Положение осложнялось еще одним: дверь нельзя было закрыть, не навалившись на нее всем телом. А это было рискованно – могла открыться другая, грузовая, дверь. Правда, лейтенанты нашли выход: били по двери пинком. Как результат – замки разбалтывались напрочь. Через щели всегда свистели ветры Охотского моря.

В мае шестьдесят второго в наши края занесло бывшего военного летчика Леонида Стрежнева. Приглянулась ему тут одна дивчина – медсестра, вот и прилетел жениться. Отыграли свадьбу, да застряли в Охотске, ожидая рейса на Николаевск-на-Амуре. Кстати, прямого воздушного пути отсюда туда не было. Сначала пассажиры летели в Хабаровск на АН-10, потом на ИЛ-14.

Как бы там ни было, а решил Леня полетать с нами в экипаже Юры Коваленко сбрасывающим почту.

Над поселком Улья сбросил мешок, двинул ногой по двери, а она вместе с грузовой и распахнулась! Коваленко выполнял левый вираж, а Леонид оказался лицом к вздыбленным волнам Охотского моря – вот-вот сорвется в пучину. И ведь по собственной глупости – решил накануне необязательным привязаться страховочной веревкой.

Высота метров тридцать. «Аннушку» валит на левый бок, стабилизатор лихорадочно вибрирует. Словом, чертовщина над морем и только. Коваленко командует мне:

– Привяжись и бегом к двери. Подтяни ее, закрепи проклятую, иначе – хана и жениху, и нам: можем рухнуть в море!

Что ж, какой-никакой опыт такого рода трюкачества у меня имелся – во время учебы в Бугуруслане, где инструкторы частенько организовывали полеты в Астрахань и Гурьев за рыбкой, икрой.

Так вот, летим как-то с открытыми форточками пилотской кабины. Смотрим, а полетная карта, лежавшая на верхней шторке, прыг за окно и зацепилась за расчалку. Инструктор говорит:

– Давай, Коля, в форточку – ты самый молодой. Мы тебя за ноги держать будем, чтоб не улетел.

«Сделал». Ну, а тут, обвязавшись веревкой, мчусь в хвост фюзеляжа. На верхние поручни подтягиваю дверь к борту – не закрывается. Не дают выпирающие штыри расшатанных замков. Кричу Леониду:

– Помоги!

А он словно остолбенел. Кроет непечатным и самолет, и это море. Юра видит, что дело – дрянь, решает помочь: резко кренит машину, злосчастная дверь прижимается к проему, но я трескаюсь в нее лбом до искр в глазах и отпускаю сантиметров на тридцать. Левая рука окончательно деревенеет. Сменить ее не могу – правой держусь за ремни сиденья. Отпустишь – вывалишься за борт.

Коваленко делает правый крен, страхуя меня от беды. Мигом привязываю дверь ремнем сиденья, наконец закрываю замки. Все.

Леонид, не простившись с нами, улетел в Хабаровск. У нас же началась череда невезения с почтой. Помню, слетали в Тугур и Чумикан, сбросил мешки Коля Кошеленко, возвратились, а Комаров протягивает телеграмму со словами: просим наказать экипаж за преступную халатность. Почта для Чумикана улетела под лед, мешок с деньгами Тугуру оказался в глухой тайге!

– Ну работников Бог послал, вы меня в тюрьму загоните! – возмущался комэск.

Нам повезло – почту море выбросило во время шторма. Деньги отыскал местный охотник.

Случались вещи и похлеще. Михаил Мильков с начальником аэропорта Нелькан Сашей Кобзевым придумали подкормить жителей поселка Джигда, где недавно организовали новый совхоз.

Загрузили пять мешков муки и семь ящиков со шпротами. За сбрасывающего полетел сам Кобзев, богатырского телосложения мужик.

На огороде, куда должны были сбросить продукты, собралось немало ротозеев. Первые мешки полетели кучно, значит нормально, но жители почему-то махали нам руками. «Наверное, радуются», – думали мы.

Ящики со шпротами Саша выбросил за один прием, и тут мы увидели любопытную картину: ящики взрывались, словно гранаты, и баночки осколками летели вслед разбегавшейся толпе. По прилету узнали, что и мешки с мукой разорвало в клочья. Муку развеяло по ветру, а широты утонули в глубоком снегу. Только весной удалось их собрать. Ничего, сохранились…

Развитие вертолетной авиации сняло проблему сброса, однако задания подобного рода нет-нет да появлялись.

Как-то затерялся катер геологов в волнах Охотского моря. Экипажи обнаружили катер, а начальник Удской экспедиции Рожков упросил Дементьева сбросить солярку экипажу катера.

Ефим решил проверить опыт в реке Уда. Метров с 25 сбросили бочку солярки в реку, но промазали, и бочка ударившись о камни косы, рванула так, что самолет чуть на спину не опрокинуло.

– Кончай опыты, летим в море! – взмолился Рожков.

Завидя снижающийся самолет, команда катера высыпала на палубу, радостно махая руками. Тут отделившаяся от самолета бочка с воем понеслась на катер. Моряков с палубы как волной смыло. Бочка ухнула в воду у левого борта, положив волной катер на правый борт. С искаженными от страха лицами, команда катера вновь появилась наверху, махая кулаками и одеждой экипажу самолета, красноречиво давая понять, что такая «помощь» может отправить их всех на тот свет.

Рожков с Ефимом решили больше не испытывать судьбу. Моряки бочку же выловили и вечером прибыли в Чумикан, а Дементьев благоразумно улетел ночевать в Удское. Пожалуй, это был последний сброс в нашем отряде.

Разъяренный зверь ворвался в кабину, стремглав метнулся по моим рукам, раздирая в клочья когтями лап исписанный множеством цифр лист бортжурнала. От неожиданности вжимаюсь в спинку кресла своего сиденья. Раздается душераздирающий крик: «Мяу-у-у!» и треск рвущихся шторок верхнего фонаря кабины. Черная тень с грохотом летит в пустой фюзеляж, ударяясь о закрытые двери 15-го шпангоута, которые от удара прогибаются, образуя щель. Орущая бестия, под названием кот ныряет в щель, унося на лапах голубые ленты шелка от изодранных штор.

На улице слышится хохот. Две довольные физиономии командира Коваленко и начальника Аянского аэропорта Володи Пинещенко заглядывают в приоткрытую дверь пассажирского салона.

– С ума спятили, чуть заикой не сделали, – ругаю я их, – ни штор, ни бортжурнала!

– Где он? – спрашивают.

– За 15 шпангоутом, – отвечаю.

– Вот и хорошо, – потирает руки Коваленко, его в Нелькан надо отвезти, там кошки по ночам орут, всему поселку спать не дают. Почему-то все коты за зиму сдохли. Жители по телефону передают, чтоб без кота не прилетали.

– Закройте плотнее двери, иначе сбежит, – предупреждает Пинещенко.

Надо бы поспешить с вылетом, но наш техник Борис Воробьев послал двоих пассажиров с ведром за маслом, и эти два мужика никак не могли открутить пробку в железной бочке.

– Ударьте, ударьте по ней чем-нибудь, – кричал им Борис.

И они ударили… Раздался выхлоп. Ведро загремело, закричали мужики, отпрыгнувши от бочки, словно кипятком ошпаренные. Они кружились на месте в полусогнутом положении, охая, стоная, призывая на помощь.

Бежим к складу ГСМ – и видим негритянские физиономии добровольных помощников. Борис быстро набирает в ведро бензина и ветошью протирает лица потерпевших, их одежду.

Пассажиры матерят нас, кота ими принесенного, своего начальника узла связи Шачнева, пославшего их в командировку вместе с котом.

На снегу под ярким мартовским солнцем бочка нагрелась, внутри поднялось давление, зажало пробку, а когда ее почти выкрутили – парами газа она была выброшена вместе с маслом в лица открывавших.

– Виноват черный кот, от них всегда одни несчастья, – успокаивал Борис мужчин.

– Точно он, зараза, – поддержал Бориса первый отмывшийся пассажир.

– Сейчас куртки им вытрем, а в полете выбросим как последнего фраера, чтоб воду не мутил, – воспрянул духом второй потерпевший.

Кот замолчал. Затаился. Видно – почувствовал чем пахнет.

Заправили двигатель маслом, запустили и взмыли к синим вершинам гор.

Погода благоухала, глаза ломило от яркого снега. На горизонте ни облачка. Пики гор безмолвно проплывали под лыжами самолета, искрясь белым сказочным серебром.

Путевая скорость возрастала, и это настораживало. Смена ветра – не к добру.