— Главный зал, — прошептал он. — Именно это я и хочу тебе показать.

Они прошли под аркой и оказались в огромном зале. Пол всего помещения был завален банками краски и грязными кистями. Мраморные плиты были застелены холстом, измазанным пятнами красок. Большой зал оказался водопадом света, который источали ряды витражных стекол. Лорла осмотрелась, ошеломленная увиденным. Но когда она вопросительно посмотрела на епископа, ожидая объяснений, он только улыбнулся и указал на потолок.

— Посмотри наверх, — тихо проговорил он.

Лорла послушалась. То, что она увидела, ее потрясло. Над ней оказался шедевр — огромная красочная фреска, тщательно выписанная на штукатурке потолка на высоте ста футов. Вдоль стен стояли леса и лестницы, уходившие к самому потолку, и вдоль всего свода танцевали нарисованные херувимы с пухлыми щеками, дьяволы, высунувшие красные языки, девицы, герои и прекрасные боги. Они все кружились в бесконечном вальсе, который показался Лорле изображением Небес. Она ахнула, онемев от великолепного зрелища. Фреска была живой, невообразимо яркой — и при виде нее у Лорлы захватило дух.

— Что это? — спросила Лорла. — Это прекрасно!

— Книга Творения, — прошептал Эррит. — Она вся пересказана в рисунках. — Он указал на фреску у северной стены. — Видишь? Это — предательство Адана. А вон там — убийство Киана. Ты их узнаешь?

— Нет, — призналась Лорла. — Но они прекрасны. Ах, как прекрасны!

— Я расскажу тебе обо всем этом, Лорла, — тихо пообещал Эррит. — Ребенку следует знать о священной книге. Она вся здесь, весь рассказ. — Его лицо расплылось в гордой улыбке. — Художник Дараго уже много лет работает над этими фресками. И теперь они почти закончены. Когда все будет сделано, я снова открою этот зал для людей, и все увидят славу Божью. — Он опустился рядом с ней на колени. — Это мой главный дар Нару. И мне хотелось, чтобы ты его увидела, Лорла. Этот свод, весь этот зал для меня важнее почти всего на свете. Это дом Бога, и это мой дом. И он может стать и твоим домом, если ты захочешь.

Лорла была настолько потрясена увиденным, что с трудом заставила себя ответить. Лицо Эррита было нежным и умоляющим, и как ей ни хотелось отвернуться, она не смогла этого сделать.

— И что со мной здесь будет? — спросила она. — Что я буду делать?

— Все, что захочешь, — ответил Эррит. — Ты будешь учиться и узнавать новое и вырастешь в прекрасную женщину. Нар меняется. Я надеюсь, что вскоре в этом городе станет хорошо жить. Я сделаю его чудесным. Для тебя и для всех детей. — Его руки потянулись к ней: он хотел ее обнять, но не смел к ней прикоснуться. — Я не могу заменить тебе семью, которую ты потеряла, но я могу хорошо с тобой обращаться, и я могу тебя учить. Ты можешь быть здесь счастлива, Лорла. Со мной.

Лорла кивнула, не зная, что сказать. Ей всем сердцем хотелось принять это предложение, и это желание изумило ее. Это место оказалось великолепным, а этот человек был совсем не таким, какого она ожидала увидеть. Неожиданно она испугалась. Ее вдруг начало тошнить.

«Это из— за завтрака, -сказала она себе. — Я просто переела».

— Если я здесь останусь, та комната будет моя? Эррит засиял:

— Да. И у тебя будет еще очень многое. Я могу показать тебе весь Нар, дитя.

Он устремил на нее взгляд, ожидая ответа — надеясь, что он будет таким, как ему хочется. И наконец Лорла сдалась.

— Мне бы этого хотелось, — сказала она. — Я больше не хочу быть сиротой.

Граф Ренато Бьяджио стоял на берегу и наблюдал за работой своих людей. Его начищенные сапоги испачкались в песке. День был теплым, как обычно на Кроуте. Морской бриз трепал шелковую рубашку графа и бросал пряди волос ему в глаза. Рядом с ним стоял адмирал Данар Никабар, и вид у него был усталый и встревоженный. В тридцати шагах от них его матросы возились с огромным деревянным ящиком, загружая его в шлюпку, чтобы отвезти на стоящий поодаль на якоре корабль. Ими распоряжался Бовейдин, постоянно требовавший, чтобы они были осторожнее. Наступил день, которого Никабар давно страшился, — день, в который они грузили устройство. Бьяджио безмятежно улыбался, словно его ничто не беспокоило. Бовейдин создал свое устройство с учетом всех необходимых условий. Несмотря на волнение, искажавшее лицо ученого, Бьяджио знал, что Бовейдин уверен в творении своих рук. Можно было не сомневался, что оно не взорвется раньше времени. Граф удовлетворенно скрестил руки на груди. Изгнание на Кроуте в последнее время стало его тяготить, и он был рад наступлению этого дня.

— Ты боишься, Данар, — проговорил Бьяджио. — Не бойся. Бовейдин знает, что делает. Никабар фыркнул:

— Оно же заправлено топливом, Ренато!

— Бовейдин предпринял нужные предосторожности. Верь, мой друг, верь…

— Ты только посмотри! — рявкнул Никабар, указывая на своих людей. Те чуть было не уронили одну сторону ящика. Бовейдин заорал на них, как бешеный. — Господь всемогущий! Может, нам немного отойти.

Бьяджио мелодично засмеялся.

— Дорогой Данар, если бы эта штука была настолько опасна, разве я позволил бы Бовейдину строить ее прямо у себя дома? Опасная часть работы давно сделана. — А потом он ехидно улыбнулся и добавил: — По крайней мере опасная для нас. Пусть теперь Эррит опасается.

— Дараго почти закончил свою роспись. Я тебе рассказывал?

Бьяджио кивнул. Никабару порой изменяла память — то был прискорбный и непредсказуемый побочный эффект снадобья.

— Да.

— Эррит очень ею гордится. Я видел часть росписи, когда был в соборе.

«Когда он отверг мое предложение о мире», — подумал Бьяджио.

Эррит был полным дураком.

— Право, очень прискорбно, — небрежно заметил он. — Я имею в виду — для Нара. Дараго — великий мастер. Но увы, такую цену нам приходится платить.

Бовейдин запрыгнул в шлюпку, направляя неудобный ящик. Под его малюсеньким весом шлюпка почти не качнулась, но когда в нее занесли конец ящика, она заметно накренилась. Бовейдин испуганно поморщился, явно испугавшись за себя. Улыбка Бьяджио наконец погасла. Достаточно ли велика шлюпка?

— Данар…

— Не беспокойся, — жизнерадостно отозвался адмирал. — Она его выдержит.

— Смотри. Бовейдин согласен взлететь на воздух, но не утонуть. Кажется, эта обезьяна не умеет плавать.

Никабар не засмеялся. Он продолжал стоять с каменным лицом и смотреть, как его матросы сражаются с ящиком. Бьяджио украдкой посмотрел на адмирала, отметив его беспокойство. Граф был рад его возвращению. Он был рад и тому, что адмирал самолично не повезет устройство в Нар. С тех пор как Симон отправился в Люсел-Лор, граф был почти лишен общества. Бовейдин был всегда занят своими опытами, а Саврос Помрачающий Рассудок был молчалив и любил одиночество. Из всех них Бьяджио числил своим другом одного только Никабара. А в последнее время друзей у него стало мало. Увы, если ты глава тайной организации, люди тебя боятся и не доверяют. Горько, но правда. В Наре, пока был жив Аркус, вокруг всегда находились люди — раззолоченные дамы и честолюбивые принцы, готовые к сделкам, — но все они были вероломны и не искали настоящей дружбы. Не так Данар Никабар. Он был редким образчиком: человеком с идеалами. Возможно, порядочным его делал какой-то кодекс военного, или, может быть, дело было в благородном воспитании. Как бы то ни было, Бьяджио ему доверял. Он был привязан к Никабару, как ни к кому другому.

Не считая Симона.

Прошло уже много времени со дня отъезда Симона в Люсел-Лор, но до его возвращения оставалось не меньше. Без него в поместье было невыносимо тихо. Бьяджио пытался убить время, строя планы отмщения и занимаясь своей подопечной, Эрис, но красивое лицо Симона постоянно вторгалось в его мысли. Хорошее настроение графа испарилось. Он скучал по Симону сильнее, чем ему хотелось бы. Что еще хуже, это было похоже на чувство потери, которое он испытал из-за смерти Аркуса: какая-то боль в груди. Граф не мог это объяснить или обсудить с Никабаром, и поэтому он отогнал воспоминания и постарался сосредоточиться на сцене, разворачивавшейся на берегу.