Командовать, поучать, разумеется, легче, чем выполнять приказы. Тем более, когда рядом с тобой враги, каждый твой шаг виден и слышен. И если бы он, Хохбауэр, не проявлял осторожности, слепо руководствовался указаниями центра, давно бы оказался в лапах контрразведки. Конечно, лучше было бы предупреждать о налетах советских бомбардировщиков заранее, когда они только собирались взлетать. Но как? В последнее время действительно пеленгаторы круглосуточно дежурят вокруг аэродрома, передачу сразу же засекут. А высчитать, кто вел передачу, останется делом техники. Нет, ставить себя под удар он не собирается. И хотя соотечественники вновь начали успешное наступление, до победы еще ой как далеко. А Пикалов-Хохбауэр должен выжить и дожить до нее. Интересно, сколько уже на его счету в Берлинском банке? Его ежемесячный оклад — 1000 марок, платным агентом он числится уже пятый год, плюс до сотни марок каждая развединформация (в зависимости от ее ценности). По приблизительным подсчетам, он уже обеспечил себе далеко не безбедную жизнь. Когда только война эта кончится? Наденет он шикарный штатский костюм, будет разъезжать по красивым городам, купаться в море, загорать, развлекаться с красивыми женщинами, пить, спать, сколько душе будет угодно…

Стоило ему только подумать о такой жизни, как тело его наполнялось сладостной истомой, его охватывало такое жгучее нетерпение, что он еле сдерживал себя, чтобы не развернуть турель пулемета и не чесануть по стоявшим рядом бомбардировщикам. Да, он хотел победы соотечественников. Скорейшей победы. И делал все для этого, зависящее от него и не зависящее. В назначенное время он залезал в любой бомбардировщик своей эскадрильи для проверки радиостанции, настраивал ее на нужную волну и принимал предназначенную ему шифрограмму. Сведения же, которые требовали и которые попадали к нему в силу его служебного положения и представляли ценность для центра, он передавал во время полета уже за линией фронта, куда пеленгаторы достать не могли, а если и доставали, то определить, кто вел передачу — свои или чужие, — не могли.

Не сидел он сложа руки и на земле. Так, пользуясь тем, что ему было поручено отбирать и готовить стрелков-радистов и воздушных стрелков, он включал в экипажи тех, кто был более «расторопен», на самом же деле — наиболее нервных, раздражительных, психически неуравновешенных. И учил их стрелять «с налету» — первыми очередями, навскидку, без тщательного хладнокровного прицеливания. Сам он умел поражать цели навскидку и восхищал в тире своим мастерством новичков, они старались ему подражать, но слишком мало отводилось им времени на тренировки. В воздушном бою же спешка и горячность приводили к неточности, к быстрому расходованию боеприпасов, к поражению…

«Ищите другие способы передач разведданных, вербуйте обиженных Советской властью, чем-то проштрафившихся, сейте недоверие друг к другу, подозрительность, разжигайте вражду…»

Неплохо бы заставить их воевать друг с другом. Но как? Общая опасность, единый враг, наоборот, делают их еще дружнее. Даже Меньшиков с Петровским, эти антиподы, недолюбливающие друг друга, находят общий язык. И письмо, на которое так рассчитывал Пикалов, не сработало… Нет, шантаж, интриги — тоже не его, разведчика, амплуа… А сообщник нужен. Очень нужен… «Ищите обиженных, проштрафившихся…»

Обиженных, проштрафившихся… Будто этот обиженный, проштрафившийся сразу мстить начнет… Туманов чем-то не по нутру Петровскому. Не очень-то радушно встретил его утром, несмотря на то что лейтенант вернулся обгорелым и с раненым воздушным стрелком. И в праздничном приказе его обошли: всем летчикам и штурманам ордена, медали вручили, а ему даже благодарности не объявили… Странный он и скрытный человек. Говорят, что воспитывался в детском доме. Так ли это? И где его родители, родственники?… Жаль, очень жаль, что ранен Серебряный. Придется без него подбирать ключи к Туманову. Но прежде — выяснить, кто он и что из себя представляет…

Александр слышал грохот, чьи-то возгласы, торопливую возню. Кто-то надоедливо и неотступно тряс его за плечо. Он чувствовал, понимал, что творится что-то неладное, а глаза открываться не хотели, сознание то и дело проваливалось.

— Да проснитесь же, товарищ лейтенант! — узнал он наконец голос сержанта Агеева. — Погибнуть летчику на земле — свинство!

«Это точно», — согласился он и с трудом разомкнул веки. Кто-то мелькнул перед глазами и скрылся за дверью. Перекрещенные бумажными лентами стекла окон их громадного общежития вдруг вздрогнули и со звоном посыпались на пол. Земля зашаталась под ногами, в уши ударил раздирающий вой пикировщиков.

Александр схватил с тумбочки брюки, гимнастерку, фуражку, планшет, оделся, натянул сапоги на босую ногу — портянки накручивать некогда — и побежал следом за сержантом. В сотне метров от общежития — траншея, ведущая к бомбоубежищу. Александр свалился в нее. Перевел дух, посмотрел вверх. В небе кружила четверка Ю-87. Фашистские летчики высматривали цели, и пикировщики один за другим устремлялись вниз. Вокруг них белесыми шапками вспыхивали разрывы снарядов.

Отбомбившись, «юнкерсы» взяли курс на запад. Грохот и гул затихли, лишь из-за казармы доносился треск, и черные клубы дыма почти вертикально тянулись ввысь.

— Спохватилась Маланья к обедне, а она отошла, — сказал с усмешкой старший сержант Гайдамакин, механик с соседнего самолета, вылезая из траншеи. — Снова фрицы опоздали.

Александр посмотрел на аэродром и, кроме своего «безногого» бомбардировщика, поднятого на козлы — запасное шасси до сих пор с завода не прислали, — да У-2, приютившегося у заброшенного капонира, ни одного самолета не увидел. И людей — никого.

— А где же все? — спросил Александр.

— Известно где — на задании, — ответил механик. — А оттуда — под Сальск, — вздохнул сожалеючи. — Снова перебазирование. И снова на восток. Так что поторопитесь в столовую, а то и позавтракать не успеете. Комполка туда поехал, наверное, скомандует свертываться. — И он торопливо засеменил на аэродром. Маленький, юркий, прозванный сослуживцами Золотником, он достойно оправдывал свое прозвище — появлялся там, где был нужен, и делал то, чего не могли другие. Видно, и теперь на аэродроме у него было дело.

Пока Александр переобувался, чистился, умывался, столовая действительно прекратила свое существование. На улицу были вынесены котлы, кастрюли, тарелки, миски, ложки; трое солдат и официантки все упаковывали в ящики. Подъехала грузовая автомашина, из кабины выскочил заместитель командира полка майор Омельченко, властно приказал:

— Быстро грузитесь — и на станцию. Все поедете тем же эшелоном. — Увидел Александра и подбежавшего Агеева. — А, и вы здесь? Позавтракали? Нет? Я тоже не успел. Поедите в вагоне. Помогайте грузить — и в эшелон.

— А самолет? — в недоумении спросил Александр.

— Какой самолет? Ваш?

— Ну конечно!

— Он же без шасси. А где его сейчас достанешь? Сожжем.

— Да вы что? — забывая о субординации, возмущенно воскликнул Александр. — Это же бомбардировщик! Отличный самолет.

— Был, лейтенант, был.

— Он и теперь… Я приказал отремонтировать его.

— Ну, коли приказал… — усмехнулся Омельченко. — Ремонтируйте, летите. Только учтите, если к моему приезду на аэродром не успеете, пешком придется топать до Целины.

— Понял. — Александр повернулся к Агееву. — Вася, захвати чего-нибудь перекусить — и на самолет…

Александр еще накануне, узнав от разведчиков, что немцы прорвали нашу оборону между Доном и Северским Донцом, приказал технику самолета любыми способами поставить бомбардировщик «на ноги». И теперь, придя на аэродром, застал техника и механика за работой. Им помогал старший сержант Гайдамакин. Авиаспециалисты что-то мороковали над березовой чуркой.