Четыре часа восемнадцать минут. Может быть, не поздно? Ведь это же обычный припадок. Он позовет завтра профессора Вэра. Он не умрет. Можно дожить и до семидесяти. Еще восемь лет. Тогда он выкинет все книги. Он поселит у себя племянницу m-lle Фальетт. Он будет баловать ее. Каждый день много конфет и кукол. Он будет петь ей. Ведь мама что-то пела ему. Нужно только вспомнить что. Да, да у Жюля Лебо была мама, как у всех! Когда он, только что кончив коллеж, понес редактору какого-то журнальчика свои первые стихи, мама сама завязывала ему галстук, и руки ее от волнения дрожали. Да, у него была мама! Но что же она пела? Вспомнил! Она пела о птичке, о птичке, которая порхает: «Un oiseau volivolette…»[62] Жюль Лебо хрипло запел, и, потрясенные этой необычайной выходкой великого писателя, боги задрожали.

А сердце его металось все отчаянней. Нет, следует бросить глупые мысли! Хорошо, если он протянет несколько дней. Без четверти пять. Но до чего же здесь пусто! Жюль Лебо почувствовал необходимость вспомнить какое-нибудь живое человеческое лицо. Он так давно не видел людей. Сморщенное, птичье личико m-lle Фальетт не в счет, она как эти идолы. Вот тот русский. Жюль Лебо увидел улыбку Андрея и сам в ответ попытался улыбнуться, но получилась только привычная усмешка. Как он шагал. Он тоже перехитрил Жюля Лебо. У него революция. Хорошо так шагать. Они не напрасно живут, эти странные люди. Наверное, им не так страшно умирать, как Жюлю Лебо. А может быть, это только новая сутана, чтобы зарыться головой? Все равно! Жюль Лебо больше не может быть философом. Он просто стар. Он болен. Он умирает.

Нет сил вздохнуть. Надо вздохнуть, иначе он умрет сейчас же. Где же сердце? Почему его больше нет? Здесь душно! Он задыхается. Если он умрет, задохнувшись, то это как Золя: с высунутым языком. Надо открыть окно. Скорее! Только — взглянуть на часы. Уже шестой.

Жюль Лебо слез с дивана. Отекшие ноги не хотели идти. Тогда он пополз. Он полз долго, задыхаясь, весь мокрый от пота. Он зацепился за полку с книгами. Он еле дополз до окна. Собрав все свои силы, он вытянулся и раскрыл его. Окно было большое, прямо с полу. Он лежал и старался дышать.

Дул мартовский сырой ветер с Ла-Манша, тот ветер, который волновал старый город, который радовал и живил Андрея. Но Жюлю Лебо он не дал облегчения. Он обдувал его, но не доходил до легких. Ветер насмехался над ним.

Обозначился рассвет. Это был час, когда Андрей и Жанна спали крепким, хорошим сном, когда так же спали все молодые и здоровые люди, когда в госпитале «Матерните», что на улице Асса, раздавался писк новорожденных, а в другом госпитале «Отель-Дье», что возле Нотр-Дам, умирали старики, отжившие свою жизнь. Это был час слома.

Жюль Лебо не знал этого: ведь он больше не глядел на часы. Он все еще пытался вздохнуть. Мысли его путались. Вдруг ноги, доселе неподвижные, сами задергались. Ему показалось, что он бежит. Это — улица Сен-Пер. За ним гонятся. Надо свернуть направо, по бульвару Сен-Жермен. За ним гонятся боги, черные и белые. Он убежит. Еще два дома. Там кто-то стоит. Мама. Барышня. Племянница m-lle Фальетт. Коммунист. Постойте! Он хочет жить! Он хочет любить! Он не может сейчас умереть!

Ему казалось, что это жизнь и бегство, но это было агонией.

Передернувшись, он послушливо замер. Еще шевелились губы, привыкшие усмехаться. Еще сердце, кончая счет, несколько раз слабо простучало. Потом больше ничего не было.

В кабинете, переполненном утренним веселым светом, на полу, возле раскрытого настежь окна, лежал великий писатель Жюль Лебо. Его лицо выражало такую тоску, такой страх, что, войдя в кабинет, m-lle Фальетт вскрикнула и выбежала вон. Ей не было жаль Жюля Лебо. Он был стар, сух и неприветлив. Но это лицо!.. И, вспомнив гримасу на лице покойника, m-lle Фальетт заплакала.

Потом она подумала о своих обязанностях. Она побежала к телефону. Давно уже она условилась с редактором газеты «Matin», что ему первому сообщит, когда с Жюлем Лебо случится ожидаемое всеми несчастье. Выслушав ее, редактор сказал:

— Это национальный траур. Сейчас я пришлю к вам хроникера и фотографа.

После этого он сел писать некролог.

«Сегодня ночью тихо и спокойно угас величайший ум, полный иронии…»

А хроникер и фотограф, войдя в кабинет, где Жюль Лебо лежал уже убранный, вздрогнули: ведь с лицом великого писателя ни m-lle Фальетт, ни помогавшая ей привратница не могли ничего поделать. Губы, всю жизнь усмехавшиеся, эти губы теперь кричали: «Я хочу жить! мне страшно умирать!» И фотограф растерянно спросил хроникера:

— Можно ли это снимать? Что скажет публика? Разве это лицо автора «Злоключений господина Бегемота»?

От присутствия покойника, от его искаженного лица хроникеру было невыразимо жутко, язык заплетался. Он еле-еле выговорил:

— Необходима… необходима сильная ретушь.

Чтобы руководить сыскной конторой, надо обладать хорошим трудолюбивым сердцем. Эта профессия не сулит покоя. Кажется, легче быть премьер-министром или даже генералиссимусом. Это очень трудная профессия. Нередко в течение одного дня приходится пережить столько надежд и разочарований, что простому человеку, обыкновенному смертному их хватило бы на всю жизнь. Вот хотя бы один день — это была среда, шестого марта, — один короткий день, пережитый уважаемым Раймондом Неем, разве он не достоин сам по себе стать темой и трагического и назидательного романа?

Волнения начались с той минуты, когда провалившийся нос, запыхавшись от избытка чувств, сообщил господину Раймонду Нею, что в контору пришел американец, настоящий богатый американец. Это ли не событие? В контору, где даже ржавые перья бережно хранятся, по доброй воле явился человек с целой коллекцией зеленых и желтых бумажек. Это ли не чудо?

Мистер Джекс, знавший немало французских слов, произносил их, однако, так, что оторопевшему Гастону они даже показались самыми настоящими английскими словами. Но в конторе частного розыска умели соображать. Мистер Джекс потребовал секретной аудиенции, и таковая была ему немедленно предоставлена.

Мистер Джекс изложил господину Раймонду Нею сущность своего потрясающего дела. Он приехал в Европу развлекаться. Это в порядке вещей. Но в Европе, точнее, в Париже случилась небольшая неприятность. Может быть, мистеру Джексу не понравилась Европа? Может быть, ему подали в отеле «Карлтон» несвежий бифштекс? Может быть, какая-нибудь звезда «Мулен-Руж» или «Гаверни», с которой он провел ночь, оставила ему неподходящие сувениры? О, нет! Совсем другое. Значительно серьезней. Мистер Джекс приехал со своей супругой. У миссис Джекс было колье. То есть у нее, конечно, было много колье, но одно отличалось особенной ценностью. Там был бриллиант в восемнадцать каратов.

Услыхав эту цифру, господин Раймонд Ней почувствовал нечто вроде озноба. Его жиры выделили обильный пот.

Колье сломалось. Колье, то есть застежки колье, часто ломаются, и не только в детективных романах. Мистер Джекс отдал его починить ювелиру Брие, на улице Сент-Оноре. И что же, бриллиант исчез! Это, очевидно, случается тоже не только в уголовных фильмах. Мистер Джекс позвонил господину префекту. Полиция обыскала квартиру Брие. Ювелира даже посадили в тюрьму. Но бриллианта при этом не нашли. Если господин Раймонд Ней отыщет этот маленький камешек, он получит вознаграждение в размере… В размере восьмидесяти тысяч долларов, что составляет по курсу дня около миллиона франков.

От этой второй цифры уравновешенное сердце господина Раймонда Нея под всеми жирами учинило совершенно неприличный дебош. Ему стало душно, он тихонько расстегнул не одну, но все четыре пуговицы жилета.

Настоящее светопреставление началось, когда американец отбыл. Провалившийся нос был вызван в кабинет для секретных инструкций. Сыщикам выдавались даже проездные на автомобили. Телефон не замолкал. Все пути были испробованы. После второго завтрака, за которым господин Раймонд Ней не съел даже одной тарелки сала, безнадежность сменила недавние упования. Бриллианта не было. Что от того, что в нем восемнадцать каратов? Какая от этого польза господину Раймонду Нею? Караты достанутся хитрому ювелиру, который рано или поздно выйдет из тюрьмы и положит в некий шкаф стопы ассигнаций. Миллион вознаграждения! Да, это баснословно! Но господин Раймонд Ней все равно его не получит. Мистер Джекс мог обещать хоть два миллиона — обещать ведь не трудно. Но как найти крохотный камешек, похищенный четыре дня тому назад? Вздор! Господина Раймонда Нея попросту надули. Он уже истратил двести с лишним франков на поиски, он обещал сверхурочные всем служащим. Вернет ли хоть эти деньги американец? Одни расходы! Одни неприятности!