— Даже обо мне, дочь моя?

— Я сожалела бы, если бы мне больше не пришлось вас видеть. Но ведь вы же иногда будете приезжать в Сен-Дени, вы же не забудете меня.

— О, никогда, ни за что!

— Не позволяйте себе расчувствоваться, государь. Не надо давать повода думать, будто прощание было тяжелым. Мои сестры пока еще ничего не знают, по крайней мере я так думаю. Об этом известно только моим дамам. Я уже неделю как собираюсь, и мне хочется, чтобы шум по поводу моего ухода в монастырь поднялся только после того, как за мной закроются тяжелые ворота Сен-Дени. Их скрип не даст мне услышать толки придворных.

Король прочитал по глазам дочери, что она приняла бесповоротное решение. Впрочем, он тоже предпочел бы, чтобы она уехала без шума. Но если принцесса Луиза опасалась слез и рыданий по поводу ее решения, король куда больше боялся за свои нервы.

К тому же он собирался в Марли, а слишком сильные душевные страдания в Версале обязательно привели бы к отсрочке поездки.

И еще он подумал, что теперь после какой-нибудь разнузданной оргии, равно постыдной и для короля, и для отца, он уже больше не увидит этого строгого и опечаленного лица, воспринимавшегося им как укор той праздной и беззаботной жизни, которую он вел.

— Что ж, дитя мое, пусть будет так, как ты хочешь, — согласился он. — Прими только благословение отца, который был счастлив с тобой.

— Позвольте мне, государь, лишь поцеловать вашу руку и мысленно произнесите бесценное для меня благословение.

Все осведомленные о решении Луизы чувствовали, что присутствуют при великом и торжественном зрелище; с каждым шагом, который делала принцесса, она приближалась к своим предкам, и они из глубины золотых рам, казалось, благодарили ее за то, что она при жизни встретится с ними, лежащими в своих гробницах[76].

Когда она дошла до дверей, король поклонился ей и, не произнеся ни слова, пошел в другую сторону.

Придворные, как и положено по этикету, последовали за ними.

Король направился в гардеробную, где перед охотой или прогулкой он обыкновенно проводил несколько минут, отдавая распоряжения на предмет того, какого рода служба потребуется ему на остаток дня.

В конце галереи он кивнул придворным и сделал рукой знак, что желает остаться один.

Придворные удалились, а Людовик XV продолжил путь по коридору, в который выходили апартаменты его дочерей. Подойдя к двери, завешенной гобеленом, он на миг остановился и покачал головой.

— Была одна достойная дочь, да и та только что покинула меня, — пробормотал он сквозь зубы.

И тут же получил ответ на это столь нелестное для оставшихся высказывание. Чья-то рука отвела гобелен, и трио злых голосов приветствовало его такими словами:

— Благодарю вас, отец!

Людовик XV оказался лицом к лицу с тремя своими дочерьми.

— А, это ты, Тряпка, — обратился он к старшей из них, то есть к принцессе Аделаиде. — Что ж, тем хуже. Злись, не злись, но, клянусь Богом, я сказал правду.

— Ничего нового, государь, вы нам не сообщили, — заметила принцесса Виктория. — Мы и без того знаем, что вы предпочитаете Луизу.

— Ей-богу, Кислятина, ты изрекла великую истину!

— А по какой, интересно, причине вы предпочитаете нам Луизу? — обиженно спросила принцесса София.

— Да потому, что Луиза не доставляет мне неприятностей, — отвечал Людовик XV с простодушием и чистосердечием эгоиста, законченный тип какового он и являл собой.

— О, будьте спокойны, отец, она еще доставит вам неприятности, — заверила София, причем с такой язвительностью в голосе, что мгновенно приковала к себе все внимание короля.

— А откуда тебе это известно, Ворона? — поинтересовался он. — Неужели Луиза перед отъездом откровенничала с тобой? Я был бы этим крайне удивлен: она ведь еле выносит тебя.

— В таком случае можете поверить: я отвечаю ей тем же, — парировала София.

— Прекрасно, — произнес Людовик XV. — Ненавидьте друг друга, вредите друг другу, рвите друг друга в клочья — мне все равно, это ваше дело, лишь бы вы не беспокоили меня, требуя установить порядок в вашем царстве амазонок. Тем не менее мне хотелось бы знать, какие такие неприятности должна доставить мне бедняжка Луиза.

— Бедняжка Луиза! — фыркнули одновременно принцессы Аделаида и Виктория, кривя, каждая на свой манер, губы.

— Какие неприятности? Ну что ж, скажу.

Людовик XV уселся в высокое кресло у самой двери, обеспечив себе тем самым возможность быстрого отступления.

— Луизу, — продолжала София, — потихонечку мучит бес, тот самый, что овладел шельской настоятельницей[77], и потому она удаляется в монастырь, чтобы заниматься там опытами.

— Только прошу вас, без двусмысленных намеков на добродетель вашей сестры, — прервал Людовик XV. — Ее никогда и никто не ставил под сомнение, хотя говорят о Луизе много. И не вам быть тут заводилой.

— Не мне?

— Да, да, не вам.

— Я вовсе не имела в виду ее добродетель, — стала оправдываться София, крайне уязвленная тем красноречивым ударением, которое ее отец сделал на слове «вам», да еще и подчеркнул его, повторив. — Я просто сказала, что она будет заниматься там опытами, вот и все.

— Пусть себе занимается химией, фехтованием, креслами на колесиках, пусть играет на флейте или стучит на барабане, пусть терзает клавесин или пиликает на скрипке, что худого вы в этом видите?

— Я говорю, она займется политикой.

Людовик XV вздрогнул.

— Она будет изучать философию, теологию, продолжать комментарий к булле Unigenitus,[78] таким образом, на фоне ее занятий теориями правления государством, метафизическими системами, богословием мы, вся наша семья, будем выглядеть бесполезными…

— Если это приведет вашу сестру в рай, что вы видите в этом худого? — снова задал вопрос Людовик XV, тем не менее неприятно пораженный совпадением между обвинением, выдвинутым Вороной, и политической диатрибой, которой мадам Луиза подогрела свой уход в монастырь. — Быть может, вы завидуете ее будущему блаженству? Это свидетельствовало бы о том, что вы дурные христианки.

— Да нет же, Господи! — воскликнула принцесса Виктория. — Пусть она отправляется куда угодно, но только я за нею не последую.

— Я тоже, — подхватила принцесса Аделаида.

— И я, — присоединилась к ним принцесса София.

— К тому же она ненавидит нас, — добавила принцесса Аделаида.

— Вас? — переспросил Людовик XV.

— Да, да, нас, — подтвердили две другие сестры.

— Поверьте мне, бедняжка Луиза выбрала рай, лишь бы не встретиться со своими родственниками, — сказал король.

Острота вызвала довольно кислый смешок у принцесс. Аделаида, старшая из трех, похоже, напрягала все свои умственные способности, дабы нанести королю разящий удар, поскольку все предыдущие лишь скользили по его броне.

— Сударыни, — произнесла она жеманным тоном, свойственным ей, когда она выходила из обычной своей апатии, из-за которой отец и прозвал ее Тряпкой, — сударыни, вы не сочли возможным или не осмелились открыть королю подлинную причину ухода Луизы в монастырь.

— Ну что, еще какая-нибудь гадость? — поинтересовался король. — Давайте, Тряпка, выкладывайте.

— О государь, я понимаю, — продолжала она, — что это будет вам неприятно.

— Скажите лучше, надеетесь — так будет вернее.

Аделаида прикусила с досады губу, но тем не менее не отступила.

— Я намерена открыть вам правду.

— Недурное начало! Правду! Избавьтесь от привычки произносить подобные вещи. Разве я говорил когда-нибудь правду? Однако же, слава Богу, неплохо себя чувствую!

И Людовик XV пожал плечами.

— Скажите, сестрица, скажите! — настаивали две другие принцессы, горевшие желанием узнать, что это за причина, которая должна так уязвить короля.