— Добрый вечер.

Девушка вздрогнула и быстро спрятала папиросу, но потом снова поднесла ее к губам.

— Зачем ты испугал меня? — спросила она своим мелодичным голосом, немного в нос.

— Я хотел показать тебе свою лошадь, — сказал он и широко улыбнулся.

— Лошадь? — спросила она равнодушно, будто никогда и не слыхивала о таком животном.

— Да, — и он указал на лошадь и назвал цену; это ведь была одна из самых дорогих лошадей в округе.

— Вот как, — сказала она, не глядя на лошадь. — А какое мне до этого дело?

— Разве ты не узнаешь меня? — спросил он.

— Не помню, — беззвучно ответила девушка, глядя прямо на дорогу. Гвендур по-прежнему не сводил с нее глаз.

Наконец она повернула голову и посмотрела на него высокомерно. Она спросила таким тоном, будто он нанес ей личное оскорбление:

— Почему ты не в Америке?

— Я опоздал на пароход в ту ночь.

— Почему ты не уехал со следующим пароходом?

— Я предпочел купить лошадь.

— Лошадь?

Он набрался мужества и сказал:

— Я думал, что смогу стать человеком здесь, раз я узнал тебя.

— Бродяга! — сказала она.

В нем поднялось нечто похожее на гнев, он покраснел, его улыбка погасла, лишь верхняя губа напряженно дрожала.

— Я не бродяга, — крикнул он. — Я докажу тебе. Когда-нибудь ты узнаешь.

— Если ты бросил задуманное на полпути, значит, ты бродяга. Бродяга, бездельник и трус. Вот именно — трус. Мне стыдно, стыдно, что я взглянула на тебя и тем более, что говорила с тобой.

Гвендур отошел на шаг, и глаза его заблестели; он сказал, отвечая вызовом на вызов:

— Может случиться, что мы построим такой же дом, как в Редсмири, а может быть, и еще побольше.

Она только презрительно засмеялась в нос.

— Вы, в Редсмири, — крикнул он, — всегда считали, что можете топтать нас! Да, так вы всегда думали! — Он подошел ближе и потряс кулаком прямо перед ее носом. — Но я покажу вам!

— Я с тобой не разговариваю, — сказала она. — Оставь меня в покое.

— Через, несколько лет я стану хозяином Летней обители, таким же богатым крестьянином, как твой дед, а может быть, еще богаче. Ты увидишь.

Она выдохнула струйку дыма и оглядела его, слегка прищурившись.

— Мой папа скоро будет властвовать над всей страной. — Она открыла глаза и, наклонившись, посмотрела на него острым взглядом, словно угрожая. — Над всей Исландией, над всей.

Гвендур съежился и опустил глаза.

— Почему ты теперь так жестока со мной? Ты же знаешь, что я отказался от поездки в Америку только из-за тебя. Я думал, что ты меня любишь.

— Осел, — сказала она. — Может быть, если бы ты уехал, я и любила бы тебя чуточку. — Ей в голову пришла остроумная мысль, и она ее тут же высказала: — Особенно если бы ты больше не вернулся. Ой, папа идет! — Она бросила папиросу в канаву.

— Ты с кем-то разговорилась, дружок? — спросил Ингольв Арнарсон. — Это замечательно.

Он сел в машину и зажег сигару.

— Это парень с хутора, — сказала она. — Он собирался поехать в Америку.

— А, это он, — сказал депутат альтинга, нажимая на стартер. — Правильно сделал, мальчик, что не поехал в Америку. Нам надо бороться с трудностями здесь, на родине, бороться и побеждать. Верь в родную землю, она вознаградит тебя. Все для Исландии. Сколько тебе лет?

Юноше было всего семнадцать лет, он не имел еще права голоса.

Депутат альтинга нажал на рычаг, сразу утратив интерес к парню с хутора. Он рассеянно приложил один палец к шляпе, как бы в виде приветствия, — машина уже мчалась, и, может быть, он просто поправил шляпу.

Они уехали. Пыль на дороге поднялась столбом, потом улеглась.

Самые запутанные дела так или иначе улаживаются, хотя многие до поры до времени не верят этому. И мечты наши сбываются, особенно, если мы ничего для этого не делаем. Не успел Бьяртур опомниться, как первая партия цемента была уже во дворе. Говорят, когда человек становится достойным жить в лучшем доме, этот лучший дом вдруг как из-под земли вырастает. Жизнь дает нам все, чего мы достойны. И не только отдельным людям, но и целому народу. Война, например, высоко вознесла некоторых людей и некоторые народы без всяких усилий с их стороны; сомнительно, чтобы самые мудрые политические деятели могли сделать для исландского народа больше, чем одна-единственная кровопролитная война, разразившаяся где-то далеко-далеко. Став почтенным человеком, Бьяртур склонен был признать, что в Летней обители бывали тяжелые времена. Ну что ж, не претерпев, не спасешься; зато он никогда не ел чужого хлеба. Чужой хлеб — это самый страшный яд для свободного и самостоятельного человека; чужой хлеб — это единственное, что может лишить его самостоятельности и истинной свободы. Было время, когда Бьяртуру хотели подарить корову, но он не из тех, кто принимает дары от своих врагов. И если он через год зарезал корову, то лишь потому, что видел перед собой более высокую цель; он уже тогда сказал, что не намерен зря тратить деньги, они понадобятся ему в будущем: может быть, он построит на них дворец. То же самое он говорил теперь в потребительской лавке: строить так строить, ему нужен большой дом в два этажа, с мезонином. Однако его удалось убедить построить обыкновенный одноэтажный дом с чердаком и подвалом — все равно получится три этажа: под землей, на земле да еще чердак. Он взял ссуду в ссудной кассе. Земля без постройки не считалась достаточной гарантией для получения долгосрочного кредита, ссуда предоставлялась только на один год. Обычно под первую закладную на землю выдавали только тридцать процентов, да и то при условии поручительства со стороны потребительского общества; а общество потребовало в обмен вторую закладную на землю. Зато касса согласилась выдать Бьяртуру вторую ссуду осенью, когда дом будет построен, — под новую закладную, уже на землю вместе с домом. Из этой ссуды будет погашен долг потребительскому обществу за строительные материалы. Таков сложный механизм высших финансов. В обмен за все эти услуги хуторянин голосовал за Ингольва Арнарсона Йоунссона, чтобы тот мог заседать как его представитель в альтинге и решать важные для народа вопросы. Председатель потребительского общества снова попал в альтинг, и купечеству был нанесен тяжелый удар.

Теперь все голосовавшие за председателя потребительского общества ликовали, а голосовавшие за директора банка горько раскаивались, ибо, во-первых, положение банка пошатнулось и он мог обанкротиться в любое время, а во-вторых — сторонники директора проявляли открытую враждебность к хозяевам Редсмири, — так к кому же они обратятся в минуту опасности, которую сами на себя накликали? В довершение всего оказалось, что иностранцы не могут больше воевать, поэтому цены на сельскохозяйственные продукты могут упасть в любую минуту.

Котлован для фундамента был вырыт на холме, к югу от старой землянки. Появились каменщики, столяры и начали строить подвал. Подвал получился превосходный. На неделю работу прервали, а потом без промедления принялись за жилой этаж, где предполагалось соорудить четыре комнаты и кухню. Теперь здесь не хватало только детей — маленьких и любопытных, которые резвились бы во дворе, как в былые времена, когда строился хлев для овец; теперь здесь было бы так много интересного — запах дерева и бетона, удары молотков, шум бетономешалки, много рабочих, машин и лошадей, песка и гравия. В ту пору не делали еще двойных стен и не применяли железобетона; стены были простые, но толстые. Ко времени сенокоса не хватало только чердака и крыши. Деньги в ту пору кончились, и Бьяртур поехал в город, чтобы взять еще денег в ссудной кассе. Но Ингольв Арнарсон был в это время в столице, и касса отказала Бьяртуру в кредите, хотя и обещала выдать ссуду к осени. В потребительском обществе весной не оказалось шифера для крыши и оконных стекол — очень уж многие строились, — и лавка ждала получения очередной партии оконных стекол летом, а шифера — только осенью. «Подождем, как будет с ценами на овец», — говорили там. И вот дом Бьяртура простоял лето недостроенным. Весьма непривлекательная картина. Путники, проезжавшие мимо, напрасно искали взглядом уютную, поросшую зеленью хижину, скрытую теперь этим бесформенным уродом; казалось, здесь пронесся ураган, оставивший после себя одни развалины. Но если кто-либо воображал, что дом Бьяртура так и останется недостроенным, то он заблуждался. К осени оказалось, что война, которая кончилась почти год назад, все еще поднимает цены; о таких высоких ценах в Исландии никто не слыхивал. И осенью фру из Ред-смири сказала на собрании Союза женщин в столице крылатые слова: «Исландия — небесная страна».