Проваливаясь по колено в снежную жижу глухого леса, он вновь мысленно восседал на троне.

- Инок наказывал отпустить меня, - напомнила Всеволожа.

Василиус недоумённо остановился.

- А… Как же! Не забыл. Грех наказ пустынника не исполнить. Боюсь. Скрепя сердце, отпускаю…

Их нагнал Василий Кожа.

- Для чего отшельник задержал тебя? - спросил князь.

Кожа утерял свой благолепный вид. В бороде с деревьев сухая крошка, в глазах смятение.

- У нас с Ириницей сынок Матвей, - поведывал воин на ходу. - В восьми вёрстах от Кашина, в селе Грибкове. Недавно вошёл в возраст, сочетали его браком с благородною девицею Еленой Яхонтовою. Нарадоваться на молодых не можем. Отшельник же предрёк, что пяти лет не минет, как уйдёт Матюшка в Кашинский Николаевский Клабуков монастырь и пострижётся. Станет соименником Макария. Вскоре тоже удалится в пустынь в восемнадцати вёрстах от Кашина. Водрузит там крест, поставит келью. Образуется вкруг кельи монастырь по имя Святой Троицы.

- Как ты сказал? Троицы? - переспросил Василиус.

- Так сказал инок, - вздохнул Кожа. - Землями, где будет монастырь, владеет ныне Иван Кал яга. Он мне ведом. Этот-то Каляга, охраняя свои пустоши, решится умертвить моего сына, да не сможет, впадёт в тяжкую болезнь. После исцеления сознается в злом умысле, отдаст монастырю все земли, примет иноческий чин. Обитель народ наречёт Калязинской, а град вкруг неё Калязином.

Князь хлопнул воина по богатырскому плечу.

- О чём же скорбишь? Твой сын угодит Богу. Служи мне, как служил, верой, правдой…

- Не долго служить, - всё более мрачнел Кожа. - Матюша сказал однажды: «Пойду под клобук, батюшка, когда останусь на белом свете один»…

Подошли к рыдвану, где спала Платонида. Предстоял путь обратный.

Как ни расспрашивала Всеволожу «мамушка Латушка», боярышня не находила силы отвечать подробно. Лишь известила, что Василиус решился немедля отпустить её, боясь ослушаться пустынника. Вот уж толстуха славословила Создателя! В ушах Евфимии тем временем звучал рассказ кашинца Кожи о своём сыне. Зачем открыл отцу отшельник судьбу Матвея? Вероятно, храбрый воин гордиться должен такой судьбой. Евфимии же инок лишь намекнул на тягость будущего, молитвенно испрашивая для неё терпения. Стало быть, не мог приободрить ничем. От скорбных мыслей Всеволожа ниже опустила голову, острее ощутила своё сиротство.

Когда проехали подградие, первый храм нижегородский встретил их звоном колокола-голодаря:«Дзын-н-н! Дзын-н-н!»

У теремного крыльца в кремнике ждал младший воевода Юшка Драница. Едва Василиус сошёл с коня, а Всеволожа вышла из карети, он подоспел с поклоном.

- Государь! Весть из Москвы: дядя твой Юрий Дмитрия внезапь скончался. В церквах идут мольбы за упокой души новопреставленного…

А слух отягощал плакучий звук колокола-голодаря: «Дзын-н-н! Дзын-н-н!»

Евфимия и Кожа потемну вошли в Москву. По улицам у сторожевых костров - застава на заставе. Два чёрных путника, сходивших за отца и сына, воспринимались, как калики перехожие. Один бердышник протянул полушку, другой перехватил монету:

- Суму нищего не наполнишь! Остановились у ворот Мамонова двора.

- Прощай, Василий Кожа. Спаси тебя Господь за обережь, - очесливо промолвила Евфимия.

Намедни с Платонидою прощалась много дольше. «Мамушка Латушка» ревмя ревела. Оставили ей колымагу, коня с возатаем до дому. Колымагу выгодно продаст, возатая отпустит. Остаток длинного пути проехали верхами. Пришлось Евфимии переодеться в мужескую сряду. В ближайшей от Москвы деревне спешились, препоручив каурку и буланого рукам надёжным. Василий Кожа при возврате распорядится ими.

- Обожду, пока калитку отворят и примут, - стоял он у Мамоновых ворот. - Не то тревога загрызёт.

- Куда же ты теперь? - спросила Всеволожа.

- Недалече. Есть тут одни боярские врата. Не деревянные, а из ожиганного кирпича.

- Как? - у Евфимии перехватило горло. - Из ожиганного кирпича?

Ответить Кожа не успел. Калитка отворилась. Всеволожа очутилась в крепких объятиях.

- Боярышня! Ох, ждали! Ох, терзались!

- Прощай, Фимванна. Бог тебя храни! - успокоился на её счёт и скрылся в темноте княж воин.

- Пошто, не спрашивая, отпираешь, Богумила? - целовала Всеволожа сестру лесную, невзрачную девку-чернавку.

- Я тебя допрежь увидела.

- Допрежь? Увидела?

- Вежды смежила, духом напряглась и вижу - ты! Они прошли широкой лестницей в хозяйский верх, и Богумила закричала:

- Ам-ма-а-а!

Прибежали Акилина свет Гавриловна, Полактия, Янина.

Восклицания, объятия, терзанья из рук в руки, поцелуи…

Потом с дороги переодевание, препровожденье в баню и - за стол. Вошла Полактия с рыбными блюдами по случаю среды: с красной икрою белорыбицы, вязигою под хреном. Янина внесла уху судачью, пироги-телесы. Явилась Богумила с другим горячим: разварным окунем в рассоле и оладьями к нему. Всё это на медных сковородах с крупитчатым свежайшим хлебом-папошником, с укругами пшеничными и калачами хамутинными.

- Ведь ты не потребляешь мясо-рыбной пищи, амма Гнева? - сощурила глаза Евфимия.

- А для тебя ж старались, - ответила Мамонша. - Янина ещё утром объявила: «Пожалует к нам дочка боярина Ивана Дмитрича!»

Хозяйка и её девицы кушали горячий взвар с заедками. Когда же трапеза окончилась, по чьему-то позову в столовую палату явился сам Мамон, а девы удалились.

- В дурное время ты попала на Москву, голубка, - пригорюнилась боярыня.

- Тебе бежать надо от нас, - вставил Андрей Дмитрия.

- Мне? От вас? - не понимала Всеволожа.

- Видишь ли, какое дело, - начал объяснять боярин. - Государь покойный, Юрий, если его можно государем величать, мучился болью в пояснице. В перехвате стана, между рёбрами и тазом, возмутились, по-латыни говоря, радикулы, то бишь корешки чулых жил…

- Ой, Андрей Дмитрич, ты попроще! - прервала боярыня.

- Я же говорю о беложилье, мозговых нитях в оболочке, что пронизывают тело, - упорно объяснял Мамон.

- Короче, с наше поживёшь, узнаешь поясницу, - упростила разговор его супруга. - Вот и маялся князь Юрий в шестьдесят-то лет. Немец Ерёменко, лечец кремлёвский Герман, не преуспел утихомирить его боль. Наш государь Иван Андреич прибыл из Можайска на Москву и тут же вызвал нас. Ведь матушку его, княгиню Аграфену Александровну от той же хвори излечили не кто, как мы. Ну, истолок и заварил Андрей Дмитрич поясничную траву горлянку…

- Не помогли припарки, - вздохнул Мамон. - Пришлось жилу бить.

- Как жилу бить? - вскинула брови Всеволожа.

- Кровь пускать, - вставила боярыня.

- Когда водырь Кузьма Кувыря выводил сторожевого зверя на двор опорожниться, - продолжил Андрей Дмитрич.

- Медведицу ручную? - уточнила боярышня.

- Как знаешь?

- Великокняж воин прибыл в Нижний, рассказал Василиусу.

- А к нам из Нижнего первый тамошний богач Тарас Петров приехал на постоянное житье, - вспомнила Акилина Гавриловна. - О твоей жизни через толстуху-мамку он знал многое. Обрадовал, что ты жива-здорова.

- Слыхала о Тарасе, - просветлела Всеволожа. - Он откупил своей казною у татар полону множество людей всяких чинов. Имел шесть сел за речкою Кудьмою. Да запустела от неверных его земля.

- Так вот, - вернул боярин речь на прежнюю стезю. - Когда медведицы в покое князя Юрия не было, мы с Акилиной приносили сокола. Он бил у правой руки жилу. Этим больной легчился.

Тут Акилина Гавриловна вытерла глаза.

- Мы теперь повинны в его смерти!

- Вы? - крикнула ошеломлённая Евфимия.

- Князь отдал Богу душу после нашего прихода, - вздохнул Мамон. - То бишь, когда взошёл Кузьма Кувыря с медведицей, Юрий был мёртв.