Но разница с буддистскими учеными-философами (так как общая масса представляют свою нирвану просто вроде христианского рая на высшем небе) у современных естествоиспытателей в том, что погружение индивидуума после смерти в бессознательное состояние только субъективно для него, а на самом деле силы, которые обуславливали его индивидуальное представление о себе, лишь переходят в те же свет, теплоту, электричество, магнетизм и электрическое сродство, которые его и создали и новые комбинации, которые опять возродятся, сосредоточившись как в фокусе вогнутого зеркала в новом индивидууме того или другого видоизменения органической жизни и так без конца по тем же самым эволюционным законам, пока данная планета не окончит свое существование, а в глубине мирового пространства не возникает новая, развитие которой пойдет по тем же вечным законам эволюции небесных светил.

В отличии от этого реалистического представления о теле и душе, как лишь о взаимоотношениях двух процессов, совершающихся во времени и пространстве на подобие волн в безбрежном океане, буддийская психология, как и христианская, резко разделяют душу и тело живых существ и приписывают им независимое существование, в чем и заключается основная ошибка:

Представление о независимой душе с оттенком христианского мировоззрения прекрасно выражено в стихотворении Лермонтова «Ангел».

По небу полуночи ангел летел

И тихую песню он пел.

И месяц и звезды и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве без грешных духов

Под кущами райских садов,

О боге великом он пел, и хвала

Его непритворна была.

Но новую душу в объятиях нес

Для мира печали и слез.

И звук его песни в душу молодой

Остался без слов, но живой.

И долго на свете томилась она

Желанием тайным полна.

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

С такой точки зрения только тело человеческого зародыша принадлежит его матери и отцу, а душа приносится в момент его зачатия из вне от бога, и руководит после рождения своим телом как рулевой пароходом. И это же дуалистическое представление мы видим у буддистов, но только понятие о странствованиях души после оставления его тела, которое немедленно попадает во власть нечистых духов и начинает гнить, если его сразу не превратят в газы путем сожжения на костре, — уже значительно усложнились, чем и доказывает снова, что восточно-азиатские религии были лишь дальнейшим развитием занесенного туда из Великой Ромеи христианства.

Как и христиане, они считают все на свете сотворенным богом-отцом, считая его как и христиане в своей позднейшей теологии духом всеведающим, всевсеблагим, неизменяемым, всемогущим, вездесущим, безначальным, вседовольным и всеблаженным.

С этой точки зрения следовало бы ему творить и посылать на землю для человеческих зародышей все души вполне совершенными и безгрешными, но потому ли, что материал для их производства на небе был плох или по другой какой причине этого не вышло. Души оказываются часто своевольными, капризными и даже часто не признающими своего творца за творца. Богу не оставалось ни чего, как их наказывать разными пытками в аду, что и допустили христианские учителя, но это так противоречило понятию о доброте творящего их бога-отца, который всегда мог бы сделать их хорошими, что невольно отталкивало идею о жестоких наказаниях. При том же постоянное творение новой души для каждого нового человеческого или животного зародыша явно приводило к такому выводу; при огромном количестве земного населения, причем каждую секунду зачинается может быть по тысяче всевозможных зародышей, богу ни для чего другого не оставалось бы времени, да и число душ уходящих из почивших тел в ад или рай возрастало бы до бесконечности. И вот буддизм исправил этот логический недочет, признав, что души не творятся все новые и новые, а сами ждут образования подходящих зародышей, чтобы немедленно вселиться в них по тому принципу: ведшие себя в данном биологическом виде плохо воплощаются в зародыши низких родов и видов, а ведшие себя хорошо — в зародыши высших, с которыми и связывают свою судьбу. Таким образом своевольные души могут своем упорстве дойти до самых низших и противных, и наконец попасть в ад под землю, а послушные законам своего творца до его собственного дворца в раю на небесах, где уже и остаться на всегда. Это и есть царство успокоения.

Мы видим здесь и ад и рай на подобие христианских, но детали уже более развиты, что опять приводит к выводу о более позднем возникновении религий восточной и южной Азии сравнительно с европейским христианством. А заимствования из него отдельных деталей, настолько подавляющи, что исследователям нашего времени ничего не оставалось делать, как признать, что христианство деградировало из восточных религий или они развились из него. Но к сожалению до сих пор они держались первого решения, от чего и не могли перейти на эволюционную точку зрения.

Чем более вдумываться в распространение христианства по старому свету в средние века с филологической точки зрения, тем более убеждаемся в громадной роли ромейско-византийских славян в этом деле. Европейским историкам, в детстве получившим почти гипнотическое по своей силе внушение, что христианство распространилось с берегов Мертвого моря в Палестине («стране кочевников», по библейски) через греков и римлян, еще простительно было бы недосмотреть этот факт, благодаря их недостаточному знанию или неполному знанию славянских языков. Но как до сих пор недоглядели этого наши славянофилы?

Мне скажут: лингвистические сопоставлениями можно доказать, что угодно… Но ведь это только до тех пор, пока вы сопоставляете слова бессмысленно, вроде, например, немецкого слова Got — бог с русским словом «год». Или еврейского названия того же бога с русским словом «ель».

А если вы, наоборот, сопоставляете их не только по звукам, но и со смыслом — созвучно и сосмысленно — и притом не одиночно, а целыми сродными группами, то этот метод по математической теории вероятностей должен считаться одним из самых надежных и прочных способов историко-археологических изысканий.

По отношению к затронутому мною вопросу об огромной роли славян в деле распространения средневековой теологии, филологический метод дает поразительные результаты, представляющие культурную роль Великой Ромеи в совершенно новом свете, но вполне согласные с тем, что и теперь мы видим на Балканском полуострове и особенно в его столице Царь-Граде.

И в XIX веке нашей эры там живут в тесной смеси и турки с их Кораном — этой легкой вариацией библейского пятикнижия и библейских псалмов, как по языку, так и по смыслу, и славяне с их славянской библией и Евангелием, и единоверческие с ними греки и латины — итальянцы, с их римско-католической культурой, а если вы возьмете не один Царь-Град, а всю наиболее культурную европейскую часть прежней Великой Ромеи — Балканский полуостров, то увидите, что даже и в XIX веке славянское население было в ней преобладающим, а ранее славяне и еще более преобладали, как показывают славянские названия мест, где уже почти вытеснено славянское население. Таковы, например, название Венеция, т.е. Венчанная, полуостров Морея, т.е. Морская Земля, не говоря уже о многих местечках в современной Греции, сохранивших прежние славянские имена, указанные Фальмеранером. Да и самое слово грек — есть славянское горяк или горец, так как оно неизвестно на греческом языке, потому что сами греки называют себя всегда ромеями, т.е. римлянами или эллинами, т.е. народом божиим, от еврейского корня ЭЛ — бог. Кроме того, и выступили на историческую сцену лишь в V веке нашей эры, как религиозные бунтовщики против семитического арианства под влиянием Апокалипсиса, может быть, первой книги, написанной по-гречески и гениальным греком-астрологом Иоанном, получившим за нее название Златоустого. Лишь на несколько столетий позднее появились на греческом языке и Евангелия, упрочившие грекам религиозную гегемонию на востоке Европы и в Азии, хотя авторами их могли быть и славяне, для которых греческий язык, как богослужебный со времени Иоанна Златоустого, был тем же, чем латинский для Западной Европы. И те. И другие учили первоначально на своем, узком и тесном, богослужебном языке, а потом разработали его в соответствующий классический, уже много более просторный и сложный, и по словарю и по грамматическим формам. Но точно ли славяне на Балканском полуострове, составлявшие большую часть населения, настолько раболепствовали перед своим богослужебным языком, чтобы не пытаться создать сейчас же и свою национальную литературу? Сами наши исторические первоисточники показывают обратное. Балканские славяне пошли даже далее западных родов, так как уже в средине IX века двое славянских ученых Кирилл (ум. 885 г.) и Мефодий (ум. 869 г.) перевели, несмотря на сопротивление Великих Римских понтифексов и самих Евангелие и Библию на славянский язык, и в таком виде стали распространять христианскую литературу и далее. А если вы припомните мой вывод в I томе «Христа», что важнейшее по своей поэтической силе и таланту Евангелие Иоанна, почти наверное написанной Иоанном Дамаскиным (ум. В 777 г.) не в Дамаске, а в Дар-Мешке, т.е. городе Наследственной Власти, как Дамаск везде называется в библейской книге Паралипоменон, и что Евангелие Луки вместе с Деяниями апостолов писано Лукою Элладским (850—946) уже после Кирилла и Мефодия, то вы придете к заключению, что славянские тексты этих книг были одновременно с греческими и что славянская богослужебная литература вовсе не дочь греческой, а сестра и греческой и латинской, и может считаться дочерью только раввинско-мессианской литературы, как она отразилась в Апокалипсисе и библейских пророчествах и даже, кажется, что в распространении христианства на Азиатском континенте она играла не меньшую роль, чем и раввинское мессианство.