— Вот это-то последнее обстоятельство, то-есть то, что Гаевой интересовался, кого назначат машинистом на бронепаровоз, успокаивает и меня. Я, кажется, догадываюсь о причине его любопытства.

— Разве мастер сказал ему, кто будет назначен машинистом? — удивился Варгин.

— Нет, ему не сказали этого, так как вообще неизвестно еще, кого назначат. Но мы, кажется, можем опоздать с отправкой на почту письма Марии Марковны, — заметил Булавин, взглянув на часы. — Времени около шести, учтите это, Виктор Ильич.

Спустя несколько минут письмо было отправлено, и капитан снова засел за расшифровку донесений Гаевого.

Майор Булавин заглянул к нему в двенадцать часов ночи и, увидев воспаленные глаза Варгина, всклокоченные волосы и груду скомканных бумаг, исписанных цифрами, строго заметил:

— Ну, вот что, товарищ капитан, дальше так дело не пойдет. Соберите все это — и немедленно спать! Пока вам не прикажешь, вы готовы сидеть над шифрограммами до полного изнеможения и понять того не хотите, что на свежую голову в десять раз легче думается.

— Понимать-то я это понимаю, — виновато улыбнулся Варгин, — но ведь все кажется, что вот-вот найдешь зацепочку.

Майор рассмеялся:

— Сколько уже раз казалось вам, что нашли вы такую зацепочку?

— Да уж не раз, пожалуй, — рассмеялся и капитан, поправляя взъерошенные волосы.

Теперь только по-настоящему почувствовал он, как устал за все эти дни.

С трудом сдерживая неожиданно начавшую одолевать его зевоту, он добавил, улыбаясь:

— Приказание ваше будет выполнено, товарищ майор. Боюсь только, что раньше чем через шесть часов никакими будильниками вы меня не поднимете.

Адъютант Привалова, стараясь не мешать генералу, долго связывался по телефону с начальником дороги. Когда ему наконец удалось это, он доложил:

— Кравченко у телефона, товарищ генерал. Привалов взял трубку и громко произнес:

— Приветствую вас, товарищ Кравченко! Говорит Привалов. Я все по тому же вопросу. Помните наш последний разговор? Ну, как там у них дела? В порядке? Полагаете, значит, что они вполне справятся со своей задачей? Очень хорошо. Благодарю вас.

Генерал положил трубку на рычажки телефонного аппарата и приказал адъютанту вызвать полковника Муратова.

Спустя несколько минут полковник постучал в двери его кабинета.

— Прошу! — отозвался Привалов и кивнул Муратову на кресло: — Присаживайтесь.

Полковник сел против Привалова, поглядывая на генерала из-под густых, нависающих бровей. Привалов, видимо, был в хорошем настроении. Глаза его весело поблескивали, а в уголках губ, казалось, притаилась улыбка.

— Майора Булавина можно уже поздравить, пожалуй, — произнес он, делая пометку в настольном блокноте. — План его удался как нельзя лучше. Депо станции Воеводино вот уже третий день выполняет план усиленных перевозок, обходясь только своим наличным паровозным парком. Начальник дороги не сомневается, что они и в дальнейшем справятся с этой задачей.

— Большое дело, конечно, — осторожно произнес полковник, — но это, однако, лишь часть плана Булавина.

— Большая часть, — поправил Муратова Привалов. — Если Булавин не ошибся в оценках производственных возможностей железнодорожников Воеводина, не ошибается он, видимо, и в оценке Гаевого.

Полковник хотел заметить что-то, но Привалов жестом остановил его:

— Я знаю вашу недоверчивость, товарищ Муратов, и догадываюсь, что сможете вы возразить мне, но я не за этим вас вызвал. Мы приняли решение помочь Булавину активными действиями на Озерном участке железной дороги. Доложите, что уже сделано.

— В депо Озерной переброшена часть резервных паровозов, предназначавшихся раньше для станции Воеводино. Пущены также два эшелона с войсками. Есть основание предполагать, что это насторожило вражескую разведку.

— Что дало повод к таким выводам?

Полковник достал из папки лист бумаги и протянул его Привалову:

— Нам только что удалось расшифровать радиограмму фашистского агента, обосновавшегося на станции Озерной. Из текста следует, что участившиеся в последнее время налеты авиации на Озерную — прямой результат его донесений.

Генерал быстро пробежал глазами короткий текст радиограммы:

— А этого фашистского разведчика удалось обнаружить?

— Мне доносят, что наши работники запеленговали его рацию.

Генерал удовлетворенно кивнул головой:

— Ну, а как обстоит дело с семьей Глафиры Марковны Добряковой?

— Наше предположение, что кто-то из Добряковых является агентом врага, получающим донесения Гаевого, пока не подтвердилось. Все взрослые члены их семьи не вызывают подозрений.

— Ну, а племянники и племянницы Глафиры Марковны, посещающие ее так часто?

— Мы интересовались ими, но и их не в чем пока заподозрить.

— А враг, однако, где-то в ее доме, — задумчиво произнес генерал, доставая из стола фотокопии присланных майором Булавиным писем.

Раскрыв одно из них, он перечитал подчеркнутые красным карандашом строки и спросил:

— Не привлекло ли ваше внимание, товарищ Муратов, вот это место из последнего письма Глафиры Добряковой: «…Любезная Мария Станиславовна просто в восторге от Наточки. Уверяет, что у нее абсолютный слух и поразительные музыкальные способности». Кто эта Наточка?

— Внучка Глафиры Марковны.

— А Мария Станиславовна?

— Учительница музыки Валевская. Она дает ежедневные уроки на дому Добряковой ее маленькой внучке Наталье. Вот на эту-то Валевскую мы и обратили теперь внимание.

— Удалось что-нибудь узнать?

— Пока очень мало, — ответил полковник. — Есть предположение, что она связана с американской разведывательной организацией — Управлением стратегических служб.

— И одновременно работает на гитлеровскую разведку?

— Это ведь обычная манера матерых шпионов — работать сразу на двух-трех хозяев.

— Почему бы им не работать, если между хозяевами так же много общего, как и между их шпионами? — усмехнулся генерал. — Я не удивлюсь, если Валевская окажется еще и агентом английской «Интеллидженс сервис».

— Весьма возможно.

— Значит, эта Валевская бывает в доме Глафиры Марковны почти каждый день? — спросил Привалов, помолчав немного.

— Так точно, товарищ генерал.

— В какие же примерно часы дает она уроки внучке Глафиры Марковны?

— Обычно с десяти до двенадцати.

— А когда разносят почту в городе?

— Тоже примерно в эти часы.

Раздался звонок, и Привалов несколько минут разговаривал по телефону. Положив трубку, он помолчал, собираясь с мыслями и перелистывая какие-то документы в синей папке.

Полковник Муратов терпеливо ждал, откинувшись на спинку кресла, и рассеянно разглядывал узор лепного потолка.

— Да, — произнес наконец генерал, закрывая синюю папку и пряча ее в стол, — этой Марией Станиславовной Валевской следует поинтересоваться как можно обстоятельнее.

Он снова задумался и спросил:

— А вы хотя бы приблизительно представляете себе, каким образом может иметь Валевская доступ к переписке Добряковой?

— Я представляю себе это следующим образом, товарищ генерал, — ответил полковник Муратов: — Валевская, видимо, свой человек в семье Добряковых, и от нее там нет секретов. Письма Марии Марковны, конечно, не скрывают от нее, тем более, что она, видимо, по совету Гаевого, регулярно передает приветы Валевской.

— Ну хорошо, допустим, что все это именно так, — согласился генерал, — но ведь в письмах Валевская на глазах у всех может прочесть только открытый текст. Не берет же она их домой, чтобы скопировать шифрованную запись?

— Ей и не нужно этого, товарищ генерал, — спокойно ответил Муратов. — Обратили вы внимание, что невидимый шифр Гаевого на письмах Марии Марковны обнаруживался нами только после того, как мы их фотографировали?

— Да-да, — оживился Привалов, — это верная догадка. Валевская, следовательно, только фотографирует письма Марии Марковны, а уже затем у себя дома, отпечатав пленку, производит расшифровку. Сфотографировать же их незаметно при нынешней технике микрофотографии не составляет для нее никакого труда. Фотоаппаратик Валевской вмонтирован, наверное, в ее медальон, если она носит такой, или, может быть, в перстень на ее руке.