Голубой саксонский лес.

Мир зазубрен, ощутив,

что материи в обрез.

Это – местный лейтмотив.

Дальше – только кислород:

в тело вхожая кутья

через ноздри, через рот.

Вкус и цвет – небытия.

Чем мы дышим – то мы есть,

что мы топчем – в том нам гнить.

Данный вид суть, в нашу честь,

их отказ соединить.

Это – край земли. Конец

геологии; предел.

Место точно под венец

в воздух вытолкнутых тел.

В этом смысле мы – чета,

в вышних слаженный союз.

Ниже – явно ни черта.

Я взглянуть туда боюсь.

Крепче в локоть мне вцепись,

побеждая страстью власть

тяготенья – шанса, ввысь

заглядевшись, вниз упасть.

Голубой саксонский лес.

Мир, следящий зорче птиц

– Гулливер и Геркулес -

за ужимками частиц.

Сумма двух распадов, мы

можем дать взамен числа

абажур без бахромы,

стук по комнате мосла.

«Тук-тук-тук» стучит нога

на ходу в сосновый пол.

Горы прячут, как снега,

в цвете собственный глагол.

Чем хорош отвесный склон,

что, раздевшись догола,

все же – неодушевлен;

то же самое – скала.

В этом мире страшных форм

наше дело – сторона.

Мы для них – подножный корм,

многоточье, два зерна.

Чья невзрачность, в свой черед,

лучше мышцы и костей

нас удерживает от

двух взаимных пропастей.

Голубой саксонский лес.

Близость зрения к лицу.

Гладь щеки – противовес

клеток ихнему концу.

Взгляд, прикованный к чертам,

освещенным и в тени, -

продолженье клеток там,

где кончаются они.

Не любви, но смысла скул,

дуг надбровных, звука «ах»

добиваются – сквозь гул

крови собственной – в горах.

Против них, что я, что ты,

оба будучи черны,

ихним снегом на черты

наших лиц обречены.

Нас других не будет! Ни

здесь, ни там, где все равны.

Оттого-то наши дни

в этом месте сочтены.

Чем отчетливей в упор

профиль, пористость, анфас,

тем естественней отбор

напрочь времени у нас.

Голубой саксонский лес.

Грез базальтовых родня.

Мир без будущего, без

– проще – завтрашнего дня.

Мы с тобой никто, ничто.

Сумма лиц, мое с твоим,

очерк чей и через сто

тысяч лет неповторим.

Нас других не будет! Ночь,

струйка дыма над трубой.

Утром нам отсюда прочь,

вниз, с закушенной губой.

Сумма двух распадов, с двух

жизней сдача – я и ты.

Миллиарды снежных мух

не спасут от нищеты.

Нам цена – базарный грош!

Козырная двойка треф!

Я умру, и ты умрешь.

В нас течет одна пся крев.

Кто на этот грош, как тать,

точит зуб из-за угла?

Сон, разжав нас, может дать

только решку и орла.

Голубой саксонский лес.

Наста лунного наждак.

Неподвижности прогресс,

то есть – ходиков тик-так.

Снятой комнаты квадрат.

Покрывало из холста.

Геометрия утрат,

как безумие, проста.

То не ангел пролетел,

прошептавши: «виноват».

То не бдение двух тел.

То две лампы в тыщу ватт

ночью, мира на краю,

раскаляясь добела -

жизнь моя на жизнь твою

насмотреться не могла.

Сохрани на черный день,

каждой свойственный судьбе,

этих мыслей дребедень

обо мне и о себе.

Вычесть временное из

постоянного нельзя,

как обвалом верх и низ

перепутать не грозя.

Почти пейзаж. Количество фигур,

в нем возникающих, идет на убыль

с наплывом статуй. Мрамор белокур,

как наизнанку вывернутый уголь,

и местность мнится северной. Плато;

гиперборей, взъерошивший капусту.

Все так горизонтально, что никто

вас не прижмет к взволнованному бюсту.