Проникнув внутрь лагеря за колючей проволокой, я выяснил, что его начальник находится всецело под влиянием латышских охранников. Последние пьянствуют непрерывно за счет живущих в лагере. Беженцы, снабжающие их алкоголем, получают преимущества, а не имеющие для этого средств или отказывающиеся, притесняются. Жители лагеря беззащитны, так как жаловаться некому, кроме тех же охранников.

После осмотра лагерей я отправился к немецкому коменданту города. Он меня выслушал, но тоже сказал, что вопросы, касающиеся беженцев, решают местные власти, в данном случае латышские. Обещал расследовать безобразия, о которых я доложил, и направил меня к городскому голове. Разговор с латышом-бургомистром был похож на разговор с эстонским комиссаром. Он сказал, что по делу убийства мальчика ведется расследование. При условии материальной поддержки со стороны новой организации помощи беженцам, которая должна была оказываться с участием выборных представителей от беженцев, он обещал принять меры для улучшения бытовых условий в лагерях, уладить вопрос с баней, дать больше времени для пользования магазинами и трамваями. По возвращении в Ригу я обо всем представил отчет немецкому генералу.

Прибыв в Ригу из Пскова в начале марта 1944 года, я узнал, что временным представителем НТС в Прибалтике был Дмитрий Александрович Левицкий. Поскольку он же служил заместителем председателя Русского комитета, я был с ним в постоянной связи. Вскоре Исполнительное Бюро НТС поручило ему передать мне руководство союзной работой в Латвии, Эстонии и Литве.

В Риге в то время было несколько союзных звеньев, члены которых регулярно встречались. Они были довольно сплоченными, занимались разработкой союзных проблем в применении к текущей обстановке. Их члены проводили наши идеи в своей среде. Благодаря этому, в Риге создалась довольно большая группа друзей Союза. В большинстве своем, это были интеллигентные люди лет тридцати с лишним. Некоторые участники этой группы находились в связи с латышской национальной организацией, которая не страдала антирусскими настроениями и была идейно близка Союзу. Большинство ее членов намеревалось после ухода немцев оставаться на родине и вести работу за свободную Латвию. Мы устроили несколько деловых встреч с этой организацией, знакомили ее с союзным опытом, разбирали возможности будущей борьбы, взаимных контактов и контактов с Западом.

Группа друзей Союза встречалась нерегулярно. Зато на эти встречи часто приглашались новые люди, которые могли дать свежее освещение событий. Рига в то время была центром, куда со всего севера России стекались беженцы, в том числе много интеллигенции. На таких встречах друзей Союза я познакомился с Михаилом Николаевичем Залевским. Я сначала не предполагал, что он имеет отношение к Союзу но, послушав друг друга, мы однажды вместе, вышли в соседнюю комнату, где никого не было, и почти одновременно задали друг другу вопрос: «Вы знаете Виктора Михайловича?» В результате — рукопожатие, затем тесная связь.

В этой же группе я встретил известных русских профессоров, среди них Сергея Алексеевича Алексеева-Аскольдова, Ивана Михайловича Андриевского, Павла Ивановича Ильинского и Василия Ивановича Алексеева. Последние двое, приехав из Новгородской области, передали мне письмо Редлиха, просившего меня о них позаботиться. Оба вскоре вступили в Союз. Наш псковский руководитель молодежи продолжал работать с молодежью в Риге, в частности, устраивать доклады. Один из таких докладов, посвященный философии, оказался неудачным. Аудитория, человек сорок самого разного возраста, реагировала вяло. Вдруг в задних рядах поднялся невысокий, с седой бородой, профессорского вида человек, и сказал мягким голосом: «Разрешите мне сказать несколько слов по поводу доклада. Прочитанный доклад не имеет отношения к философии, а представляет собой компиляцию из большевицких пропагандных брошюр». Затем он по порядку доказал несостоятельность положений докладчика. Правильный русский язык, ясное выражение мыслей захватили аудиторию, и в ответ раздался гром аплодисментов.

Я подошел к господину, чье выступление спасло положение, и поблагодарил его. Он оказался Николаем Ивановичем Осиповым, человеком большой эрудиции и типичным представителем внутренней эмиграции в СССР. Радости Осипова и его жены не было границ, когда они узнали, что я в Югославии знал доктора Александра Рудольфовича Трушновича. Оказалось, что они с ним близко дружили до его отъезда из СССР в 1934 году. Позже Н. И. Осипов и его жена вступили в Союз. В первое послевоенное десятилетие он был одним из видных идеологов НТС, соавтором, вместе с Р.Н.Редлихом, «Очерков большевизмоведения».

В августе 1944 года, когда советские войска приближались к Варшаве, встал вопрос об эвакуации из Риги русских беженцев, в частности, профессуры. Явилась идея, что беженская организация, в которой я работал, откроет во Франкфурте-на-Одере в помощь русским беженцам «Курсы юристов». Туда были в первую очередь записаны Члены и друзья Союза. Желающих было около 80 человек. Отказался лишь Осипов, на том основании, что он не юрист. Даже когда речь шла о спасении от большевиков, он отказывался лгать. В конце концов, он согласился на формулировку, что «желает познакомится с юридическими науками», и выехал вместе с другими.

В начале сентября 1944 года всей беженской организации, в которой я работал, было приказано эвакуироваться в Германию. Уже выехав, мы узнали, что путь по железной дороге отрезан; нас направили на север и на небольшой пристани погрузили на пароход, который вдоль берега доставил нас в Данциг. Оттуда мы поездом приехали во Франкфурт-на-Одере, где «Курсы юристов» уже начались и для слушателей было устроено общежитие и столовая. На курсах осталось около 60 человек, почти все — новые эмигранты: профессора, учителя, инженеры, служащие. Лекции читались специалистами, но они мало кого увлекали, так как над каждым довлел вопрос: что дальше? Люди чувствовали себя как на вокзале, с которого расходятся поезда в разные стороны.

Среди участников курсов было примерно 15 членов Союза, в большинстве поступивших недавно. Все они старались держаться вместе. Находясь в постоянном контакте, мы делились мыслями и наша группа пополнялась друзьями и доброжелателями.

Почти с первого дня существования бюро «Организации помощи русским беженцам» в Риге к нам стал наведываться русский из Эстонии, довольно обходительный человек среднего возраста. Мы установили, что он работает в немецкой службе безопасности СД, и разговоры с ним старались вести на безобидные темы. В конце июня он зашел и, перебросившись несколькими фразами с сотрудниками, пожелал поговорить со мной наедине. Он сообщил, что в Берлине арестованы все руководители НТС, что среди арестованных — три женщины, и что мне следует быть особенно осторожным. Было ясно, что этот человек знает о моей принадлежности к НТС. На следующий день он передал и фамилии арестованных. В их числе была моя жена Лидия Владимировна. Через несколько дней я получил подтверждение об арестах в Берлине по линии Союза.

Как выяснилось позже, акция началась 12 июня в районе Бреславля, где было арестовано около 40 членов Союза во главе с Дмитрием Владимировичем Хорватом, который потом погиб в концлагере. Одновременно начались аресты в Вене и на территории Польши. Затем, 24 июня, в Берлине было арестовано около 50 человек, в том числе члены Совета НТС Виктор Михайлович Байдалаков, Дмитрий Владимирович Брунст, Кирилл Дмитриевич Вергун, Владимир Дмитриевич Поремский. Вступил в действие запасной центр НТС, в составе Георгия Сергеевича Околовича, Михаила Леонидовича Ольгского и Евгения Романовича Островского (Романова). Но 13 сентября и они были арестованы.

Островский был арестован в редакции «Нового Слова», где работал с января 1944 года. Гестаповцы перерыли весь его кабинет. Главный редактор Деспотули был, за покровительство членам НТС, после июньских арестов отстранен от должности; его место занял «комиссар» СС Амфлет. С 14 ноября вместо «Нового Слова» стал выходить орган созданного в этот день Комитета Освобождения Народов России — «Воля Народа». Его фактическим редактором стал работавший при Власове член НТС А.С.Казанцев.