В средних числах сентября 1918 года меня и еще нескольких добровольцев моего возраста вызвали в штаб полка и, расспросив, кто учился в каком классе и в какой гимназии, сообщили, что из штаба армии получен приказ о демобилизации учащихся старших классов. Нам выдали документы и отправили в Ставрополь. После двух месяцев походной жизни и напряженных боев было особенно приятно попасть в нормальные условия. Отдохнув, я начал усиленно заниматься немецким языком. Экзамен прошел удачно и сразу же начались занятия в гимназии. После всего пережитого я занимался с большой охотой и интересом. Однако нашему поколению было суждено выпить горькую чашу русской революции и гражданской войны до дна.

В начале октября стало известно, что сильная группа красных (40 000 штыков и сабель, 60 орудий) ведет наступление на Ставрополь, и малочисленные силы Белой армии с трудом держатся. Утром 14 октября красные подошли вплотную к Ставрополю; добровольческие части поспешно оставляли город. Поезда были переполнены бегущими жителями. Люди устраивались на крышах вагонов и на открытых площадках. Даше и Лизе удалось занять место на площадке открытого вагона и они уехали в направлении Кавказской, чтобы далее ехать в Белую Глину, где находились родители с Ларочкой и Шурой. Было холодно, девочки очень продрогли, но нашлись добрые люди и дали им бурку, чтобы укрыться. Я решил вернуться в Добровольческую армию, но все было в движении, и когда я обратился к одному офицеру отходящей пехотной части, он отказался принять меня, ссылаясь на то, что для меня нет винтовки. Думаю, он не хотел брать на себя ответственность за мальчика в гимназической шинели. Проходя по 3-й Александровской улице, я увидел, что около дома О.К.Озерова стояла артиллерия в несколько орудий. Солдаты поили лошадей, а из дома выносили офицерам и солдатам еду и воду. Я подошел к группе офицеров и спросил, кто старший. Мне указали на полковника Кононова, который согласился принять меня добровольцем в свою батарею в команду связи. Мне выдали винтовку, и батарея двинулась вниз по 3-й Александровской.

Когда мы выходили из города, красные уже занимали тот район, где я вступил в батарею, и по нас открыли огонь. Батарея шла на северо-восток в направлении села Надежды и, поднявшись на холмы, заняла позицию и стала обстреливать цепи красных, которые выходили уже из Ставрополя. Команда связи батареи соединилась с цепью нашей пехоты, занявшей позицию впереди батареи. Завязался ожесточенный бой, продолжавшийся до вечера. Красные усиленно поливали нас артиллерийским, пулеметным и ружейным огнем. Среди нас было много раненых и убитых, и мы облегченно вздохнули, когда с наступившей темнотой перестрелка утихла. Нашу батарею отвели в село Надежду. Меня назначили связным в штаб Самурского пехотного полка. Штаб расположился в большой крестьянской избе из двух комнат. В одной отдыхали старшие офицеры, другая была битком набита связными из разных частей полка, курьерами, адъютантами, молодыми офицерами. Места сесть я не нашел и пришлось дремать стоя. Я взглянул на свое любимое гимназическое пальто — оно было в сплошной грязи. К концу ночи я получил местечко на лавке, но отдохнуть не пришлось.

Начинался утренний рассвет. Где-то неподалеку завязалась ружейная и пулеметная стрельба. Прискакали курьеры, появился командир Самурского полка и другие старшие офицеры. Связным было приказано спешно отправиться в свои части и передать распоряжение о немедленном отходе из села Надежды. Выскочив из избы, я бросился бежать в том направлении, где с вечера стояла наша батарея. Было сыро, промозгло, моросил дождь, село было в тумане, ноги скользили в грязи, бежать было трудно. Стрельба стала слышна совсем близко, и не только сзади, но и справа и впереди. Я спросил старика-крестьянина, выглядывавшего из хаты, не видел ли он батарею, которая была тут расквартирована. Он сказал, что белые ушли из села, а красные его заняли, и посоветовал, круто повернув влево, выйти за околицу на холмы, но быть осторожным, так как и там уже красная конница. Я побежал в указанном направлении и за селом стал подниматься на холм. С вершины его я сразу увидел совсем недалеко справа конную лаву. Дальше с левой стороны тоже стояла конная лава. Какая из них наша, какая красных — трудно было определить. Они стояли одна против другой и не двигались, как бы выжидая. Шла перестрелка, и вокруг меня все время свистели пули.

Инстинктивно я бросился бежать к лаве, которая была дальше и левее. Я молил Бога, чтобы кавалерия не пошла в атаку, пока я не добегу до всадников, иначе мне конец. Подбегая, я увидел белую повязку на папахе казака и понял, что попал к своим. В этот момент я услышал шум и крик, — красные пошли в атаку. Наши казаки дрогнули, стали поворачивать лошадей и отходить. Я напряг все силы, стараясь добежать до ближайшего всадника. Я кричал, чтобы он подождал меня, но он не обращал на меня внимания. Сознавая, что красные меня зарубят, я побежал так, как никогда в жизни, и заметил, что расстояние между мной и всадником стало уменьшаться. Наконец я догнал его и ухватился за хвост лошади. Казаки перешли вскачь. Я не знаю, как я успевал так быстро переставлять ноги, чтоб не упасть; не помню как долго продолжалась эта бешеная скачка. Неожиданно казаки остановились.

Едва переводя дыхание, я пошел в тыл. Вдали увидел батарею, от которой отделилась подвода и приблизилась ко мне. Я лег в нее совсем без сил. Когда подъехали к батарее, я не мог подняться и отрапортовать. Впрочем, этого никто не требовал, наоборот, полковник Кононов подошел и участливо спросил, как я себя чувствую, сожалея о случившемся недоразумении. Оказывается, еще в селе Надежде за мной была послана подвода в штаб Самурского полка, но штаб уходил, и меня не могли найти. Позже, уже в поле, полковник Кононов узнал меня по гимназической шинели и выслал за мной подводу.

Нам пришлось отходить с боем вдоль линии железной дороги Ставрополь — ст. Кавказская. Скудное питание и ежедневные бои истощили наши силы. В одном из сараев мы обнаружили арбузы и жадно на них набросились. Многие заболели дизентерией. Серьезно заболевших отправили в лечебницу на станцию Кавказскую. Среди них оказался и я. Но вместо больницы я поездом пробрался в Белую Глину, где находилась вся наша семья.

Отдых среди своих в домашней обстановке, в чистом белье, на чистой постели излечил дизентерию за неделю. В начале ноября мы узнали, что Ставрополь снова занят Белой армией. Даша, Лиза и я стали готовиться к возвращению туда, чтобы продолжать наше учение.

За 19 дней пребывания красных город стал грязным. Многие ограбленные дома и магазины стояли с разбитыми окнами и дверями. Улицы, бульвары и роща были загажены лошадьми и людьми. Оставшиеся в городе жители с ужасом вспоминали пребывание красных. Напуганные грабежами, изнасилованиями, расстрелами без суда, они старались сидеть по домам и не показываться на улицах. Продуктов не хватало. Добровольческую армию жители встретили с большой радостью. Жизнь в Ставрополе постепенно входила в нормальную колею. Некоторые общественные здания были заняты под больницы. На улицах стали появляться выздоравливающие военные. Около Осетинских казарм, на верхней и на нижней площадях, шла военная подготовка пополнений Добровольческой армии. Успехи Белой армии на фронтах борьбы с большевиками нас радовали и ободряли.

Уже к Рождеству 1918 года Ставрополь был в глубоком тылу. У многих горожан стала появляться уверенность в победе белых. Но в сельской местности положение было другое: чувствовалось напряжение и беспокойство, хотя явных причин этому не было. Нападения и грабежи прекратились, но уверенность в будущем исчезла. Много земли осталось незасеянной. Владельцы больших земельных участков стали искать заработка в городах. Многие тавричане перевезли свои семьи в Ставрополь или в Екатеринодар.

Революция и политическая пропаганда обострили у крестьян стремление к земле, которую им обещали левые партии. Они с нетерпением ждали решения вопроса о земле и от власти, освободившей их от большевиков. Увы, в самом начале военных успехов на фронте, в Добровольческой армии не оказалось политически прозорливых деятелей государственного масштаба, способных подойти к решению земельного вопроса, чтобы закрепить за собою крестьянство. Результаты этой политической ошибки сказались через год. Последовавшая затем земельная реформа генерала Врангеля пришла слишком поздно.