Вот – сидит совершенно безвинный человек, не убийца, не насильник, и с письмецом ему легче. Каждую ночь, проведенную ими всеми в квартире, он проспал на нарах. Каждое утро, когда они просыпались и шли – шла Эмма на работу – а могла и не пойти на работу, бросить ее, уволиться сегодня, наняться потом в дворники, или в машинистки, или в воспитательницы – в общем, распорядиться своей судьбой сама, – он шел туда, куда распределяло его исправительно-трудовое заведение. И видел только лица других осужденных мужчин или охранников. С письмецом ему, конечно, было легче.
30.7.1955.
«Пришли: Ваше письмо, две вкусных посылки и 200 р. денег от мамы».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 363
200 p. – можно. Недавно Анна Андреевна все спрашивала у сына: можно ли 200 р., или только 100? Вот попробовала – и получилось. Как хорошо. Также для справки – кто читает не сначала: денег у Анны Андреевны было сколько хочешь, она к этому времени была очень богата.
10.9.55 г.
«Мама прислала 100 рублей, но почему-то не пишет».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 366
Почему все-таки опять 100 рублей? Послать денежный перевод без приписки – это как? Впору назад отправлять. Но зэк – он не должен быть гордым. Наверно, в этом наука, которую ему преподают.
«От мамы пришла открытка, в которой она горько оплакивает телефон, выключенный на месяц. Мне бы ейные заботы. Я, разумеется, ответил соболезнованием».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 368
Нередко мы ездили с Анной Андреевной на Центральный почтамт, где я становилась в очередь на отправку бандероли, и в этом огромном зале, под шум хлопающих дверей и шаркающих ног, под дробный стук почтовых штемпелей и возгласы с названиями городов, она писала письмо сыну.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 456
«…Мне темно и страшно»?
21.11.55.
«Мама написала очень теплое письмо на трех открытках, но все-таки вклеила пейзаж. Я начинаю думать, что у нее и к живописи были в детстве способности, но не развились».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 371
Разумеется, очень злобно. Но если адресат не чувствует естественности описательной лирики – скорее всего ее и нет. Если мне смешно читать про «темные наши клены» – то мне могут возразить, что ее адресат – Пунин, Найман – прослезились. А вот Лева не прослезился. Может, те прослезившиеся просто боялись ослушаться, а Леве все-таки было уже более или менее все равно?
«Воюю я пока удачно: наступал, брал города, пил спирт, ел кур и уток <…>. Мама мне не пишет».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 200
Письмо Льва Гумилева с фронта от 5 февраля 1945 г.
«Жить мне сейчас неплохо. Шинель ко мне идет, пищи – подлинное изобилие, иногда дают даже водку, а передвижения в Западной Европе гораздо легче, чем в Средней Азии. Мама мне не пишет, это грустно».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 200
Письма стали приходить после победы. Позволю себе высказать такое предположение. Молчание Анны Андреевны было как бы заклинанием, пока шли бои за Берлин. Ей казалось, что в каждом написанном ею слове заключены суеверные приметы. <…> А я позволю себе высказать другое предположение и отошлю читателя к главе «Я была с моим народом». Ни с каким народом она не была, не была и с сыном – прожигала жизнь и вторую молодость в чаду славы, как она ее понимала.
Лаконизм писем Анны Андреевны раздражал Леву и впоследствии, когда в 50-х годах он опять сидел в лагере.
Вообще говоря, Анна Андреевна перестала переписываться с родными и друзьями, вероятно, после расстрела Гумилева, когда в 1925 году она была негласно объявлена опальным поэтом.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 200—201
Невероятно. В 25 году – это не «после расстрела Гумилева» (прошло достаточно времени), а родному сыну можно писать, можно не писать – это не убавит и не прибавит лояльности. После расстрела Николая Гумилева она не почувствовала на себе никакой опалы. Дав поручение Лукницкому собирать материалы по его биографии, Ахматова втянула в эти сборы множество людей в Москве и в Ленинграде. Дневники Лукницкого пестрят как минимум двумя десятками людей, дававших материалы по Гумилеву, и не было ни одного случая отказа из-за боязни. Это, очевидно, очередная подложенная Ахматовой выгодная ей версия.
Ахматова не только не переписывалась с сидящим в тюрьме сыном, она НЕ ПОЕХАЛА повидать его, когда после многих лет тюрьмы ему дали разрешение на свидание.
Как она не поехала
7 декабря 54 г.
«Милая Эмма
Простите, что я не сразу отвечаю на Ваше милое, приветливое письмо. Я был очень тронут вашим желанием приехать повидать меня, но, к сожалению, это невозможно. Только родители, дети и зарегистрированные жены имеют право на свидание, так что ко мне может приехать только мама. Но поднимать маму на такую дорогу <…> ради 2 часов невозможно. Если среди читательниц есть матери, то они сразу поймут, что когда у женщины сын в тюрьме, а она сама еще жива и – какое счастье! – у нее есть многочисленные знакомые, готовые без труда и охотно собрать деньги на дорогу, найти молодых, здоровых и предприимчивых мужчин или женщин, в том числе, например, женщину-врача, кого угодно, в сопровождающие, – что-то тут не то с материнскими чувствами, раз сын заранее подбирает извинения за отказ матери навестить его в тюрьме. Тем более если читательницы узнают, что через десять лет мать этого заключенного, не помолодев и не поздоровев, с радостью и серьезной подготовкой два раза подряд отправится в долгие – дольше, чем до Омска, – заграничные путешествия. И оттуда будет многия и богатыя подарки везти юным друзьям и свидетелям своего триумфа.
Кроме того, мой внешний вид расстроит ее <…>». Ну вот это уже действительно уважительная причина.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 354
Спустя восемь лет после отказа повидать сына Анна Ахматова ездила не только за границу за мировой славой, но и за любовным приключением – правда, всего лишь из Ленинграда в Москву, но тоже путь неблизкий. Летела к сэру Исайе Берлину на крыльях любви, узнав, что он в Москве. Он, правда, не захотел встретиться (потому что не только любви не имел, но и был едва знаком).
18 мая 63.
Утром позвонила мне Анна Андреевна. От неожиданности я не сразу узнала голос. «В Комарове прозрачная весна, а здесь уже пышное лето». <…> Приехала с надеждой на очередную «невстречу». (Намек в одной фразе.) Привезла ее Галя Корнилова. Переезд, всегда дающийся ей тяжело, на этот раз совершился благополучно.
Л.К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963—1966. Стр. 38
Вернемся, однако, к лагерной пыли.
2 мая 1955 года.
«Короче говоря, я жду если не приезда, то по крайней мере отговорки – почему она не едет».
Л.Н. Гумилев – Э.Г. Герштейн.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 358
Отговорки не замедлили.
Собираясь в мае 1955 г. ехать на свидание с сыном (по ее просьбе я должна была ее сопровождать), Ахматова подверглась такому натиску противников этой поездки, что совершенно растерялась. Одним из главных доводов Пуниных, Ардовых и окружающих их лиц были выдуманные примеры скоропостижной смерти заключенного от волнения встречи.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 359
То она письма академиков в его защиту запрещает ему показывать, опасаясь чрезмерного волнения, то эта какая-то уж слишком изощренная забота, действительно не вяжущаяся с пренебрежением в вещах куда более грубых.
