Своего первого учителя Жуков запомнил на всю жизнь и уделил ему место в мемуарах: «Учителем в школе был Сергей Николаевич Ремизов, опытный педагог и хороший человек. Он зря никого не наказывал и никогда не повышал голоса на ребят. Ученики его уважали и слушались.

Отец Сергея Николаевича, тихий и добрый старичок, был священником и преподавал в нашей школе «Закон Божий».

Сергей Николаевич, как и его брат Николай Николаевич – врач, был безбожник и в церковь ходил только ради приличия. Оба брата пели в церковном хоре. У меня и у Леши Колотырного были хорошие голоса, и нас обоих включили в школьный хор.

Во второй класс все ребята нашей деревни перешли с хорошими отметками, и только Лешу, несмотря на нашу коллективную помощь, не перевели – по “Закону Божьему” у него была двойка».

Сестра Георгия училась во втором классе, но не успешно, поэтому ее тоже оставили на второй год. Тогда родители решили забрать Машу из школы, чтобы девочка занималась хозяйством. Но та со слезами уверяла, что пропускала занятия, присматривая за младшим братишкой Алешей, когда Устинья Артемьевна уезжала в извоз. Георгий вступился за сестру, вместе они убедили родителей и Маше позволили остаться в школе.

Георгий часто ходил на охоту вместе с братом крестной Прохором летом на уток, зимой за зайцами – дичи в окрестностях деревни было много. В воспоминаниях Жуков признавался, что страсть к охоте осталась у него на всю жизнь.

В 1906 году Жуков-старший вернулся из Москвы и сообщил семейству, что в Первопрестольную вернуться не может – попал в поле зрения полиции как неблагонадежный «революционный элемент». Георгий, хоть и понимал, что потеря отцовского заработка усложнит их и без того непростую жизнь, но все же радовался. «Я очень любил отца, и он меня баловал. Но бывали случаи, когда отец строго наказывал меня за какую-нибудь провинность и даже бил шпандырем (сапожный ремень), требуя, чтобы я просил прощения. Но я был упрям – и сколько бы он ни бил меня – терпел, но прощения не просил. Один раз он задал мне такую порку, что я убежал из дому и трое суток жил в конопле у соседа. Кроме сестры, никто не знал, где я. Мы с ней договорились, чтобы она меня не выдавала и носила мне еду. Меня всюду искали, но я хорошо замаскировался».

Школу-трехлетку Георгий окончил с похвальным листом и отличными оценками по всем предметам. За это мать подарила ему новую рубашку, а отец собственноручно сшил сапоги и потом сказал: «Ну вот, теперь ты грамотный, можно будет везти тебя в Москву учиться ремеслу». На вопрос, кем бы хотел стать, Георгий ответил, что хочет работать в типографии. Однако знакомых, которые имели бы отношение к печатному делу и могли помочь устроиться, не нашлось, поэтому решено было отдать Георгия в учение к брату матери Михаилу Пилихину, который своим трудом сумел выбиться из бедности и теперь держал в Москве небольшую, но прибыльную скорняжную мастерскую.

Подходя к дому Пилихиных в соседней деревне Черная Грязь, отец сказал Георгию:

– Смотри, вон сидит на крыльце твой будущий хозяин. Когда подойдешь, поклонись и скажи: «Здравствуйте, Михаил Артемьевич».

– Нет, я скажу: «Здравствуйте, дядя Миша!» – отозвался сын.

– Ты забудь, что он тебе доводится дядей. Он твой будущий хозяин, а богатые хозяева не любят бедных родственников. Это ты заруби себе на носу.

Георгий насупился, но все же приветствовал Пилихина, как велел отец. Дядя внимательно посмотрел на мальчика и произнес:

– Ну, здравствуй, молодец! Что, скорняком хочешь быть?.. Ну что ж, дело скорняжное хорошее, но трудное.

– Он трудностей не должен бояться, к труду привычен с малых лет, – сказал Жуков-старший.

– Грамоте обучен?

Увидев похвальный лист, дядюшка сказал:

– Молодец! – и позвал собственных сыновей: – Эй, вы, оболтусы, идите сюда! Вот смотрите, как надо учиться, а вы все на тройках катаетесь.

Повернулся к Жуковым и изрек:

– Ну что ж, пожалуй, я возьму к себе в ученье твоего сына. Парень он крепкий и, кажется, неглупый.

Из деревень тогда многие стремились в город, поскольку это был единственный шанс выбиться в люди. Никакого имущества будущий ученик скорняка с собой не взял – нечего было. «Мать завернула пару белья, пару портянок и полотенце, дала на дорогу пяток яиц да лепешек. Помолившись, присели по старинному русскому обычаю на лавку.

– Ну, сынок, с Богом! – сказала мать и горько заплакала, прижав меня к себе.

Я видел, что у отца покраснели глаза и пробежали по щекам слезинки. И я чуть-чуть не заревел, но удержался… Раньше мне не приходилось ездить в поездах, и я никогда не видел железной дороги. Поэтому поездка эта произвела на меня огромное впечатление… Вокзал меня ошеломил. Все страшно спешили к выходу, толкаясь локтями, корзинами, сумками, сундучками. Я не понимал, почему все так торопятся.

– Ты рот не разевай, – сказал мой провожатый. – Здесь тебе не деревня, здесь ухо востро нужно держать».

Так Георгий Жуков впервые оказался в Москве. Раньше он не видел домов выше двух этажей, мощеных улиц, лихих извозчиков и уличной толпы. Мальчик был потрясен и молчал всю дорогу, озираясь по сторонам. Наконец Георгий и его провожатый оказались на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка. Дядя Сергей показал ему дом, в котором находилась мастерская Пилихина. В мастерской хозяйка сообщила младшему ученику, что ему придется чистить обувь, подметать комнаты, зажигать лампады у икон и выполнять множество других поручений.

О хозяине мастерской Жуков впоследствии отзывался нелестно, очень уж крут характером тот был. Да и не принято было в то время, когда писал воспоминания советский маршал, хвалить разбогатевшего предпринимателя. Однако даже тогда Жуков отметил, что хозяин одобрял его тягу к образованию, за чтение книг хвалил, а вот азартные игры запрещал категорически.

Но особо измывался над учениками приказчик Василий Данилов, и однажды четырнадцатилетний Георгий не выдержал и дал сдачи: огрел обидчика дубовой палкой по голове да так, что тот свалился без памяти. К счастью для Георгия, приказчик остался жив.

Городская жизнь была всегда полна впечатлений. Так, на четвертом году ученичества Георгий поехал с хозяином на прославленную ярмарку в Нижнем Новгороде и был потрясен великолепием Волги, рядом с которой его родная Протва казалась ручейком. Позже, в том же году, он впервые получил отпуск и смог съездить домой.

«На полустанке Оболенское меня встретила мать. Она очень изменилась за эти четыре года и состарилась. Что-то сжало мне горло, и я еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Мать долго плакала, прижимала меня шершавыми и мозолистыми руками и все твердила:

– Дорогой мой! Сынок! Я думала, что умру, не увидев тебя.

– Ну, что ты, мама, видишь, как я вырос, теперь тебе будет легче.

– Дай-то Бог!

Домой мы приехали уже затемно. Отец и сестра поджидали нас на завалинке. Сестра выросла и стала настоящей невестой. Отец сильно постарел и еще больше согнулся. Ему шел семидесятый год… Думая о чем-то своем, он сказал:

– Хорошо, что дожил. Вижу, ты теперь взрослый, крепкий.

Чтобы скорее порадовать своих стариков и сестру, я распаковал корзину и вручил каждому подарок, а матери, кроме того, три рубля денег, два фунта сахара, полфунта чая и фунт конфет.

– Вот спасибо, сынок! – обрадовалась мать. – Мы уже давно не пили настоящий чай с сахаром.

Отцу я дал еще рубль на трактирные расходы.

– Хватило бы ему и двадцати копеек, – заметила мать.

Отец сказал:

– Я четыре года ждал сынка, не омрачай нашей встречи разговором о нужде».

Во время отпуска в деревне Георгий помогал родным и односельчанам на сенокосе. По вечерам парни и девушки собирались возле амбара – пели песни, плясали до рассвета.

Среди односельчан Георгий Жуков имел славу парня лихого и веселого – «грозы девок». А тем из ровесников, кто отваживался приревновать свою зазнобу к без пяти минут городскому мастеру, было не сдобровать. Или, что не легче, оказаться посмешищем. Так, местный почтальон Филя сцепился с Георгием из-за некой Мани Мельниковой. Жуков не отходил от нее на вечерних посиделках, танцевал с ней. Позднее Георгий Константинович вспоминал: «Я когда молодым был, очень любил плясать. Красивые были девушки!» А когда Филя выхватил свой служебный револьвер и закричал: «Еще раз станцуешь с Маней – убью!», Георгий вырвал у противника оружие, швырнул в кусты и как ни в чем не бывало опять пустился в пляс. Филя под хохот всей компании был вынужден ретироваться.