Женевьева стала играть и надеялась, что скорее холодный металл медальона, а не слащавая мелодия, заставит Софию очнуться. Она наверняка любила рыцаря, который подарил ей это украшение. И она также надеялась, что девушка не испытывала подобных чувств к Фламберту!

Что на самом деле заставило девушку очнуться, Женевьева не узнала никогда. Два часа спустя София медленно открыла глаза.

— Я долго спала, Женевьева? Солнце уже так высоко на небе, почему ты меня не разбудила? И почему у меня так сильно болит голова?

Похоже, она решила, что пробудилась после долгого сна, и не помнила ничего.

Лекарь вздохнул с облегчением, когда закрыл за собой дверь указанной ему комнаты на верхнем этаже. До этого момента он усилием воли сдерживал свои чувства и сохранял невозмутимое выражение лица. Это было безумие — так терять самообладание при виде небольшого украшения! Он мог найти тысячу причин, как этот медальон оказался у Софии Орнемюнде. Герлин могла потерять его в суматохе войны. Или же это был не оригинал. Возможно, таких медальонов изготовили много, и если открыть этот, внутри действительно окажется изображение какого-нибудь христианского святого, а не портрет английской королевы Алиеноры. Возможно, он даже ошибся и это было совершенно другое украшение, просто похожее… Эти размышления должны были успокоить его бешено колотящееся сердце, однако оно не успокаивалось. Вид этого медальона, который был на Герлин в ту единственную восхитительную ночь, навсегда запечатлелся в его памяти.

Пока он все еще ломал себе над этим голову, раздался стук в дверь и вошла служанка с подносом. Лекарь поблагодарил ее, однако не мог по достоинству оценить еду. Ему хотелось оказаться в своей комнате в Монтальбане и спокойно все обдумать. Следует ли ему разузнать, откуда у Софии медальон, или стоит оставить в покое прошлое и будущее Лауэнштайна?

Лекарю не удалось принять решение, когда несколько часов спустя он покинул комнату. Ему сообщили, что пациентка проснулась. А значит, не было причин дольше оставаться в Тулузе. Лекарь поблагодарил графиню Леонору за гостеприимство, нехотя принял золотую цепочку в качестве благодарности за свои старания и затем отправился в конюшню, чтобы забрать свою кобылу. И именно там он встретил мужчину, при виде которого его сердце пропустило удар.

— Авраам? Разве это возможно? Как ты здесь оказался?

Его племянник, снова в широком плаще из парчи со звездами и лунами, был потрясен не меньше. Даже более — Авраам побледнел и прислонился к стене в поисках опоры.

Лекарь окинул его оценивающим взглядом.

— Я предполагал, что ты в безопасности, живешь в Аль-Андалусе, а не расхаживаешь здесь в наряде мошенника!

— Это не можешь быть ты, — сказал Авраам. — Ты просто похож, а может быть, ты призрак… даже если для призрака ты выглядишь слишком живым. Но в любом случае ты не Соломон из Кронаха.

Лекарь покачал головой.

— Нет, — подтвердил он. — Я называю себя Жером де Париж. Было бы неплохо, если бы ты запомнил это. Но ты…

Авраам сглотнул. Голос его дяди… Лицо его дяди… Это не могло быть галлюцинацией!

— Я называю себя Абу Хамед аль Мохакар, и ты также… Я не могу этого понять, дядя! Ты ведь мертв!

Соломон пожал плечами:

— Не совсем, как видишь. Но раз уж ты здесь… я предполагаю, ты знаешь ответы на пару важных для меня вопросов.

Авраам поспешно снял свою богато украшенную шляпу и взъерошил волосы.

— Это скорее у меня есть парочка вопросов. — Он уже взял себя в руки. — Ведь ты единственный еврей за добрую тысячу лет, который воскрес из мертвых. При этом, мне кажется, первый случай недостаточно доказан. Тебе придется рассказать мне, как тебе это удалось.

Лекарь осмотрелся. По крепостному двору к ним приближались два рыцаря. Вскоре начнется вечерняя трапеза. Если он не исчезнет в ближайшее время, его снова пригласят на ужин, при этом графиня может позвать его к своему столу… Соломон не хотел привлекать к себе внимания.

— Послушай Авр… Абу Хамед, мы не можем беседовать на ходу. По дороге в Монтальбан находится постоялый двор — где-то в десяти милях отсюда. У тебя ведь есть лошадь, не так ли?

Авраам улыбнулся.

— Берберийская кобыла, — сообщил он. — Мы пользуемся чрезвычайной благосклонностью эмира.

Соломон нахмурил брови.

— Как бы то ни было, постоялый двор называется «Утка», ты легко его найдешь. Я расположусь там и буду ждать тебя. Увидимся этой ночью!

Авраам кивнул.

— Твое желание для меня закон, — весело произнес он. — Но нам понадобится много времени. Закажи вина!

Соломон схватился за голову.

— Ты ведь мавр, парень! Тебе запрещено употреблять хмельные напитки!

Авраам пожал плечами:

— Я исхожу из того, что хозяин «Утки» не читал Священный Коран. — С этими словами он вышел из конюшни и направился к женским покоям.

Соломон в растерянности смотрел ему вслед. Его племянник был последним человеком, кого он рассчитывал здесь встретить. Но если кто-то и знал ответы на животрепещущие вопросы, которые мучили его последние несколько часов, то это, несомненно, был его нерадивый родственник. Как медальон Герлин из Лауэнштайна оказался на шее Софии Орнемюнде?

— О, это долгая история. — Лицо Авраама расплылось в улыбке, когда дядя набросился на него с этим вопросом, как только тот вошел в «Утку». На самом деле Соломону пришлось долго его ожидать. Он уже было решил, что племянник не придет, когда тот все же появился в трактире. — И простите мне мое опоздание, сеньор де Париж, — учтиво сказал он, — но граф и король не хотели отказываться от услуг моей супруги, и, разумеется, я не мог оставить ее наедине с господами.

— Услуг твоей супруги? — строго спросил Соломон, однако затем ему кое-что стало ясно. — Предсказательница по звездам! Мавританка! Скажи, что это неправда, Авраам из Кронаха! Вы затесались сюда под видом мошенников и предсказателей, и Мириам стала советницей графа?

Авраам надул губы.

— Можно сказать и так, — неохотно признал он. — Это долгая история… Но… — На его узком лице появилась лукавая улыбка. — Должен заметить, что у нее это неплохо выходит! К тому же в Тулузе не преследуют евреев, граф позволяет всем верить в то, во что они хотят.

— И тем временем собирается сражаться за альбигойцев, — добавил Соломон.

— Он уже это делал! — защитил Авраам решение графа. — И не он все это затеял. Этот Симон де Монфор — настоящий зверь. Он приносит несчастье населению всех тех мест, которые захватывает, не только альбигойцам, а ведь они мирные трудолюбивые люди. Немного чудаковатые, но… Однако давай же не будем говорить об альбигойцах, дядя, и политике графа! Я хочу знать, что произошло. Что тогда случилось в Париже? Как ты выжил? Мы оплакивали тебя десять лет! Герлин скорбела о тебе!

При мысли о Герлин из Лауэнштайна лицо лекаря омрачилось. Он уже давно поставил крест на этой любви. Он принимал ее решение и желал ей и Флорису де Трилльону всего самого лучшего. Но все же… как и прежде, ему было больно представлять Герлин в объятиях другого.

Чтобы сменить тему разговора, Соломон наконец спросил о медальоне Герлин из Лауэнштайна. Однако Авраам не сразу стал рассказывать. Прежде Соломон должен был ему объяснить, почему он на протяжении многих лет держал в неведении относительно своей судьбы семью и друзей.

— Сперва я хочу знать, дядя, как тебе удалось спастись во время погрома в Париже. И почему ты не давал о себе знать?

Соломон вздохнул. Он еще никому не рассказывал свою историю, но Авраам, конечно же, имел право узнать об этом.

— Как же я мог дать о себе знать, племянник, я ведь не мог никому открыть, что я еврей. Да, мне известно, что король позволил нам вернуться во Францию, да и в Окситании нас не так сильно притесняли. Но сначала я не мог признаться, кто я такой, а затем… Мои друзья и спасители были бы оскорблены, если бы правда открылась. Причем в Монтальбане меня не заставляют вести жизнь христианина. Меня просто не спрашивают о моей вере, и это хорошо.