— Но как ты очутился в Монтальбане? — недоумевал Авраам. — Мы видели, как ты упал от удара мечом перед еврейской купальней. В тебе признали еврея. Мы полагали, что у тебя не было шанса сбежать, даже если бы ты был лишь слегка ранен.

Соломон сделал глубокий вдох.

— Я был очень серьезно ранен. — Он указал на все еще ограниченное в движениях левое плечо. — И, разумеется, истекал кровью. Наверно, меня сочли мертвым. Когда я пришел в себя, то лежал в зловонной повозке — могильщика, я полагаю. Но он не сразу направился к кладбищу. Между тем чернь доброй половины Парижа вышла на улицы в поисках евреев. Не спрашивай меня, как новостям так быстро удалось распространиться и откуда они узнали, где кто прятался. Как бы то ни было, мужчин и женщин вытаскивали из домов и тянули к речной пристани. Многие из них отбивались — возможно, потому, что рассчитывали избежать смерти, или же предпочитали быть забитыми прямо на улице, вместо того чтобы сгореть на костре. Чернь быстро с ними разделалась, вскоре изувеченные тела стали бросать в повозку прямо на меня. При этом я совершил ошибку — пошевелился. Кто-то заметил, что я жив, меня вытащили из повозки… Когда я очнулся в следующий раз, то лежал в груде убитых евреев. Я испытывал ужасающие боли. Похоже, могильщик снова подобрал меня, а затем выгрузил тела на краю старого еврейского кладбища. Возможно, он собирался позже закопать нас там. Мне нужно было срочно убраться, если я не хотел быть еще и погребенным заживо. Поэтому я потащился к ближайшей дороге. Она вела на юг.

— Ты надеялся кого-нибудь там встретить? — спросил Авраам. — Но большинство христиан отдали бы тебя на растерзание толпе.

Соломон пожал плечами:

— Я об этом не думал, я лишь хотел убраться подальше от этого ужаса. Я был тяжело ранен, все мое тело было покрыто синяками, а нога раздроблена. Я мог только ползти.

Авраам недоверчиво поморщился.

— Но затем произошло чудо? — спросил он.

Соломон поднял брови.

— Если ты это так назовешь… Мимо проезжали путники. Небольшая группа под покровительством благородной дамы — Габриэллы де Монтальбан.

— Матери нашей юной Женевьевы! — Теперь Авраам все понял.

Соломон кивнул.

— Вот именно. Габриэлла родом из Парижа, в ней даже течет королевская кровь. Пьер де Монтальбан до сих пор не может поверить, что ему удалось заполучить ее, ведь он из менее знатного рода. Но, похоже, Габриэлла еще девочкой, находясь при дворе короля, благодаря одному из трубадуров познакомилась с верой альбигойцев и восхищалась ими. Ну и вот, ее родители тогда столкнулись с проблемой: в их доме будет жить еретичка, которую не выдашь замуж за католика. Ты ведь знаешь Женевьеву — Габриэлла была такой же. Фанатичной, бесстрашной, готовой отдать жизнь за свою веру. И ведь после принудительного замужества с преданным королю рыцарем она стала бы заниматься миссионерской деятельностью при христианских дворах! Но затем появился Пьер де Монтальбан — не из благороднейшего рода, но и не какой-нибудь оборванец. Какой веры Габриэлла, ему было наплевать, позже она сумела обратить его в свою веру, и теперь он также альбигоец. В любом случае Габриэлла по обоюдному согласию вышла замуж в Окситании, однако она не порвала со своей семьей. Женевьева действительно очень похожа на нее. — Соломон улыбнулся при мысли о своей спасительнице. — Такая же вспыльчивая, страстная. Небольшой двор Монтальбана всегда казался ей скучным. Поэтому время от времени она ездила в Париж — и однажды, возвращаясь в Тулузу, нашла меня. Избитого, окровавленного.

— И как объяснила себе, как ты там оказался? — осведомился Авраам. — После погрома, в непосредственной близости от старого еврейского кладбища?

— Так уж близко к нему я не был, мне удалось отползти подальше, — заметил Соломон. — А впрочем… Откуда девушке из крепости знать, где десять лет назад располагалось еврейское кладбище? Габриэлла посчитала, что я стал жертвой грабителей — знаешь, в Новом Завете есть человечные истории. «Притча о добром самаритянине». Она вспомнилась Габриэлле. И я был одет не как еврей, скорее как купец или рыцарь — это делало историю правдивой. В любом случае я снова потерял сознание, когда меня подобрали, и в этот раз очнулся не так быстро. Я несколько недель пролежал в жару.

— Госпожа Габриэлла выходила тебя? — спросил Авраам.

Соломон кивнул со скорбным видом.

— Можно было сделать это и лучше, — сказал он, бросив взгляд на ногу. — Но я не жалуюсь, Габриэлла сделала все, что могла. Наверняка в юности ее учили основам целительства и уходу за больными. Во всяком случае, она не была так беспомощна, как другие благородные дамы. К тому же где-то нашелся некий цирюльник, который немного выровнял ногу. Как бы то ни было, я выжил и с того времени проживаю в Монтальбане, где меня считают военным врачом. Но я лечу и придворных, невзирая на веру и пол. Как-то я узнал о спасении Герлин и о том, что она вышла замуж. Да благословит их Вечный и подарит им мир! И вот я встречаю здесь дочь нашего давнего врага — и вижу знакомое украшение. Когда-то Герлин получила его в подарок от королевы Алиеноры. Так как же оно оказалось на шее дочери Лютгарт?

Авраам наполнил свой кубок вином. А затем рассказал все, что узнал о Дитмаре.

Осенью 1214 года Дитмар из Лауэнштайна двинулся на захваченную Роландом Орнемюнде крепость своего отца. Герлин и Флорис, Рюдигер и Ханзи присоединились к нему в Майнце, и теперь его сопровождало около сотни рыцарей и их оруженосцев. Их число постоянно увеличивалось по мере того, как они приближались к Франконскому лесу. Дитрих Орнемюнде всегда жил в мире с соседями. И он, и его отец пользовались уважением у других феодалов и ленников. После смерти Дитриха из франконских рыцарей лишь хозяева одной оборонительной крепости перешли на сторону захватчика Роланда — они были оскорблены одним из судебных решений Дитриха. В лучшем случае сейчас Штайнбах мог соблюдать нейтралитет, а вот остальные хозяева крепостей и ленники сразу же заявили о готовности предоставить рыцарей. Даже младшие сыновья феодалов присоединились к военному походу и вели за собой пять-шесть рыцарей своего отца.

— Все это здорово, но не обязательно упрощает задачу, — вздохнул Флорис, который ехал во главе рыцарей со своим приемным сыном.

Воины короля и епископа, несомненно, признавали Дитмара своим командиром и беспрекословно подчинялись ему, а вот между воинами вспомогательных отрядов шли споры, кто чей командир.

— Но ведь они, несомненно, наше подкрепление! — бодро заявил Дитмар.

В эти дни юному предводителю военного похода ничего не могло испортить настроения, ведь с каждым шагом лошади он приближался к любимой Софии, даже если всадники продвигались не слишком быстро. По совету Флориса они избегали переполненных путниками и всадниками торговых дорог. Роланд не должен был раньше времени проведать о наступлении. Рыцарям и их свите часто приходилось пробираться по непроходимой местности — на большей части территории графства Лауэнштайн еще не было хоть каких-то дорог. Хоть здесь и не было высоких гор или глубоких пропастей, но холмы следовали один за другим, так что приходилось ехать либо с горы, либо на гору.

Протяженные участки, где можно было скакать галопом или даже пускать лошадей рысью, были редкостью.

Флорис пожал плечами:

— Разумеется, большое количество рыцарей придает значимость военному походу. Когда все они займут позиции перед Лауэнштайном, это будет выглядеть устрашающе. Но, чтобы можно было рассчитывать на них во время битвы, они должны подчиняться приказам, а не как сейчас — сражаться за честь передать Роланду письмо с объявлением вражды. Похоже, твой дальний родственник и после захвата Лауэнштайна не снискал уважения. Почти все в округе не прочь свести с ним счеты.

— Об этом они могут сообщить в личных письмах, — заметил Дитмар. Наряду с самым важным письмом рыцаря, бросающего вызов, его союзники также отправляли письма с обоснованием своего участия во вражде. — И письмо передаст господин Конрад из Нойенвальде. Это должно устроить всех — ведь он заслуженный рыцарь, отмеченный кайзером, и наследник соседней крепости.