Они мне не простили…

Интересно, кто там у них такой проницательный, — вычислить мою роль в интриге с губернатором Шалычевым было непросто, если не сказать — невозможно.

Ясное дело, здесь не обошлось без Саенко.

Только он, мой теперь бывший начальник, имел доступ к материалам под грифом «Совершенно секретно», после убийства Шалычева изъятым службой безопасности.

Однако я не такой дурак, чтобы изложить на бумаге не только свои соображения по поводу целого ряда заказных убийств местных мафиозных авторитетов, но и то, кто обрушил эту лавину, подбросив в будущий камнепад первый камешек.

И все равно меня нашли.

Пусть многое из того, что перечислено в досье Шалычева, было мотивировано моими прямыми служебными обязанностями, как сотрудника УБОП. И все равно мое чрезмерное, а из-за этого весьма подозрительное усердие кому-то очень не понравилось.

Кому-то влиятельному и богатому…

Впрочем, чему я удивляюсь: один из новых вице-премьеров — большой друг убитого Шалычева. Они вместе такие делишки прокручивали, что в еще совсем недавние времена могли получить по сотне вышек каждый за экономическую диверсию против государства.

Трудно даже представить простому обывателю, сколько миллионов долларов уплыло на тайные заграничные счета этих больших «радетелей» за свободу и благополучие сограждан…

Они меня нашли и нанесли удар.

Прошло чуть меньше двух недель, но то страшное утро, казалось, никогда не кончится. Ну почему, почему я проспал и мама сама вынесла ведро с мусором?!

Наверное, за мной долго следили, изучая привычки и распорядок дня.

И знали наверняка, что ровно в семь утра я отправляюсь на службу.

Рабочий день начинался с восьми, до управления всего пятнадцать — двадцать минут ходу, но я любил эти свободные полчаса, когда можно без обычной суеты и нервозности сесть за письменный стол и привести в порядок бумаги и мысли, настраиваясь на очередной рабочий день.

Многие мои коллеги засиживались допоздна, глотая литрами кофе и крепкий чай, бывало, и я торчал в кабинете едва не до полуночи, когда намечалась запарка, однако мои мозги работали наиболее интенсивно только в утренние часы.

В особенности если ничто не нарушало благословенную тишину и никто не мельтешил перед глазами, даже Славка Баранкин, с кем я делил кабинет…

Они учли все, кроме одного: нашей совковой безалаберности и халатности.

В доме засорился мусоропровод. Кто-то вызвал из ЖЭУ «умельца», он поковырял толстой проволокой с крючком на конце в одном из люков и, пробормотав нечто нечленораздельное, отправился восвояси.

И в течение недели жильцы безропотно топали по лестницам с ведрами, чтобы высыпать мусор в бункер на первом этаже, — о долготерпении наших людей можно слагать легенды.

В то утро на моей двери укрепили заряд ограниченного радиуса действия, который должен был сработать ровно в семь, когда я выходил из дому.

Детонатор был настроен на размыкание контактов и установлен с задержкой в три секунды, как определили после в нашей лаборатории.

Тот, кто приказал изготовить мину, был настоящим изувером, садистом. Меня не просто хотели убить — это для них, похоже, казалось чересчур примитивным и неэффективным способом мести.

Взрыв должен был оторвать мне обе ноги, чтобы я остался калекой.

Я поздно возвратился домой и проспал. Обычно мусор выносил я, но в то утро мама меня просто пожалела, дала подремать лишних пятнадцать минут…

Заряд был рассчитан на мой рост.

Мама была ниже меня больше чем на голову. И вместо того чтобы оторвать мне ноги выше колен — наверное, им очень хотелось видеть меня даже не на протезах, а в инвалидной коляске, — маме разворотило низ живота.

Спасти ее не удалось…

Ее похороны прошли как в тумане.

Мне сразу же дали отпуск, но я никуда не поехал, даже на нашу базу отдыха в лесу неподалеку от города.

Я запил.

Запил по-черному, будто хотел сгореть от водки.

Где я все эти дни после смерти мамы шлялся, сказать было трудно. Слава богу, у меня хватило ума оставить на работе в сейфе служебное удостоверение и пистолет.

Мама, мама, как теперь мне без тебя жить…

Ведь я один, словно перст, если не считать каких-то дальних родственников.

Один…

Но я их найду… клянусь! Чего бы это мне ни стоило. Найду!

Мама, я им никогда и ничего не прощу. Никогда!

Военный городок, куда меня доставили на «уазике», раскинулся в лесном массиве.

Я не знал, насколько он велик.

Но, судя по деревьям, это был настоящий девственный лес, давно не слыхавший звуков пилы и топора, разве что в те времена, когда строились коттеджи для обитателей обнесенной «колючкой» зоны.

Все дома здесь были деревянными, с черепичными крышами, вот только цвет черепицы был не красный, а серовато-зеленый — наверное, для маскировки.

Для этих целей и коттеджи строили несколько хаотически — на первый взгляд, — чтобы создать видимость богом забытой деревеньки, если противник вздумает посмотреть из заоблачных высот или из космоса.

Внутри городка тоже росли деревья, в основном сосны и березы. Улицы как таковой не было, лишь вымощенные бетонными плитами дорожки змеились между вековых стволов, напоминая парковые аллеи.

«Уазик» остался за первой полосой охранения, тоже опутанной колючей проволокой, возле сиротливо приютившейся сторожки, напоминающей домик лесничего.

Самое интересное — я нигде не увидел охранников; ворота зоны бесшумно открылись, едва наш фургон выехал из-за поворота на финишную прямую.

Но, присмотревшись, я заметил по сторонам ворот — метрах в двадцати — хорошо замаскированные дзоты, откуда холодно поблескивали оптические прицелы снайперских винтовок.

Наверное, такие укрепления были расположены по всему периметру, и охрана имела не только обычный пехотный арсенал, а и кое-что похлеще.

Вместо вторых ворот, ведущих собственно в сам городок, мы прошли через большую, размером с дверь магазина, калитку и очутились в оплетенном «колючкой» тамбуре, упирающемся в проходную.

Там у Абросимова и Ливенцова отобрали оружие и проверили (в том числе и меня) на каком-то детекторе незнакомой мне конструкции.

Я шел первым, а потому имел время и возможность увидеть эту хитрую штуковину в действии, как бы нечаянно сместившись почти за спину капитану в общевойсковой форме, наблюдавшему за телеэкраном, на котором трясли костями скелеты полковника и его подчиненного.

Разрешающая способность электронного оборудования была такова, что я мог спокойно посчитать металлические пломбы во рту Абросимова.

Похоже, этот городок хранил столько тайн, что на их защиту не пожалели кучу денег.

Интересно, сколько сюрпризов и каких скрывал периметр между рядами колючей проволоки?

И еще я подумал, что мне очень не хотелось бы когда-нибудь проверить это на собственном опыте…

Мы шли долго, минут двадцать, по выписывающим зигзаги дорожкам, пока, наконец, не очутились перед… очередной проходной!

Здесь нас проверяли не менее тщательно, чем на первом КПП, разве что без электроники; по крайней мере — видимой.

И тут командовал парадом капитан, но уже в спецназовском берете и с орденскими планками на могучей груди.

Вместе с ним службу несли два сержанта, похоже сверхсрочники или контрактники — им было явно за двадцать, — и прапорщик, цыганковатый малый с угрюмым, недоверчивым взглядом.

Форма на них сидела как влитая и блистала чистотой. Чего нельзя сказать о новизне.

Видимо, служивые не только штаны просиживали в нарядах, а и ежедневно шпарили по пересеченной местности, доказывая в многокилометровых марш-бросках свои права на краповый берет и нарукавную нашивку с замысловатым изображением мифического крылатого грифона, терзающего змею…

Коттедж был, как и все остальные, одноэтажный, обшитый тесом, с крыльцом, завалинкой, разве что размером не вышел — примерно шесть на пять метров, — тогда как другие имели общую площадь минимум вдвое больше.