Уж наверное не в универмаге…

Да и на щедрость родного министерства не похоже. Наших генералов больше волнуют личные дачи и служебные машины, нежели всякая «дребедень», нужная оперативнику как воздух.

Кто ты, полковник Латышев?

Я был в ужасе.

Крохотный комочек благоразумия совершенно исчез во всепоглощающем мандраже, обрушившемся на меня словно горный сель.

Выбиваясь из последних сил, задыхаясь и тщетно взывая о помощи неизвестно к кому, я несся в середине бурного потока непонятно куда и без надежды за что-нибудь зацепиться.

Я испугался встречи с семьей.

Как часто я представлял этот момент, и с каким спокойствием и умиротворением я засыпал, так и не досмотрев свой бесконечный «семейный» сериал, вызванный к жизни разгулявшейся фантазией. И вот теперь все позади, а я едва не шарахаюсь в сторону, когда меня обнимает жена.

Я не узнавал жену и сына!

Это было так страшно, что хотелось удариться лбом о стенку, чтобы вернуть мозги на полагающееся им место. Уж лучше вообще размазать их по камням, чем быть полупридурком.

По ночам я лежал рядом с женой неподвижный как колода, и едва не бездыханный до тех пор, пока она не засыпала.

А затем тихо вставал, шел в спальню сына и ложился прямо на коврик возле его кроватки.

Едва начинал брезжить рассвет и принималась ворочаться, просыпаясь, Ольга, я вскакивал на ноги и опрометью бросался заниматься по хозяйству.

Но самыми тяжкими были минуты близости.

Все мое естество противилось тому насилию, что я совершал над собой каждый раз, когда просто был обязан ответить на ласки жены.

И когда дело доходило до самого главного, я едва не медитировал в постели, лишь бы выполнить свой супружеский долг.

Наверное, Ольга чувствовала мое состояние, но старалась не подавать виду.

Она была ровна в обращении, ласкова, не назойлива — даже в постели — и очень находчиво выходила из неловких положений, в которых я оказывался гораздо чаще, чем мог представить в своих самых мрачных предположениях.

Иногда мне казалось, что Ольга изучает меня, как подопытного кролика.

Все как в научных экспериментах по психологии, о чем я читал в каком-то журнале во время плавания из Пирея в Новороссийск: вопрос — реакция — ответ; если ответ положительный — на сколько баллов; отрицательный — больше не повторяются даже варианты вопроса, а иногда и тема снимается.

И в конце концов вопросы задаются только по высшей отметке шкалы положительности, реакция — соответственная, а ответ можно угадать заранее.

Однако если с женой у меня был всего лишь большой напряг, то с сыном я чувствовал себя и вовсе скверно — мальчик стал немым.

Ольга мне рассказала, что во время эвакуации из Непала — когда пришло известие о моей гибели — они пробирались через джунгли, чтобы добраться незамеченными до железнодорожной станции.

Я не мог не отдать ей должное — решение было мудрым и своевременным. Она каким-то шестым чувством поняла, что меня просто убили и скоро может наступить ее очередь.

Чтобы спасти сына, Ольга не мешкая собрала свои скудные пожитки и задолго до рассвета покинула дом, купленный для нее неизвестным человеком, почти не говорившим по-русски.

Беда случилась почти у самой станции, возле небольшой деревеньки. Их приютил на ночь деревенский пастух.

Утром он проводил Ольгу с сыном к началу самой короткой тропы, ведущей на станцию, и уже было повернул обратно, как на него набросился тигр-людоед. Он растерзал бедного гуркха прямо на глазах мальчика, находившегося в пяти шагах от места трагедии.

Старый хромой хищник, как потом оказалось, уже не раз совершал подобные разбойничьи набеги на окрестные деревеньки и даже на саму станцию, совершенно не опасаясь ни охотников, ни пышущих паром чудовищ, бегающих по железным рельсам.

Он уже не мог охотиться на быстроногую дичь, был всегда голоден, а потому убивал все живое, что встречалось ему на пути.

Однако ни сына, ни жену тигр не тронул — представители его породы очень редко убивают без надобности. Зверь удовлетворился одним пастухом, которого уволок в глубь джунглей.

С тех пор Андрейка перестал разговаривать. Он дичился всего, а в особенности незнакомых людей.

Увы, я для него пока был чужим…

Как только я ни изощрялся, чтобы заинтересовать его, растопить лед холодной отчужденности. Он смотрел на меня затравленным зверьком, а я чувствовал, как мое сердце кроится на куски: ведь это я, я виноват в том, что так случилось! Я и моя проклятая «профессия».

Как мне было тяжело…

Но я не сдавался.

Я пытался мастерить для него игрушки, даже иногда что-то получалось, баловал сладостями (их привозили в спецзону по первому моему требованию), читал на ночь сказки…

Мне иногда казалось, что временами он и матери сторонится.

Единственным живым существом в доме, к кому Андрейка относился с трепетной любовью, была канарейка.

Ее принес Ливенцов — кто-то из временных жителей зоны уезжал, и бедная пичуга оставалась бесхозной.

Впрочем, в этом городке, похоже, все были временные.

Каждый имел свое «жизненное пространство» вокруг коттеджа, за пределы которого не выходил никогда. В гости друг к другу никто не набивался, а при редких случайных встречах, так сказать, в «приграничной полосе» все торопились показать спину.

Я тоже не был исключением.

Так прошло десять дней.

Я понимал, что «сюрприз» Абросимов преподнес не за красивые глазки. И знал — мне не отвертеться от его предложения.

Каким бы оно ни было…

Ведь ставкой в нашей игре была моя семья. А на что способны спецслужбы, если им очень понадобится довести операцию до логического завершения, я уже видел в Греции.

Поэтому насчет выбора «быть или не быть» у меня иллюзий не возникало. Я должен смириться со своей участью и постараться выполнить задание без сучка и задоринки.

Наверное, я мог бы уйти из зоны. Даже с семьей, хотя это было очень опасно. И очень непросто.

Пришлось бы брать в заложники Абросимова и генерала, который был здесь главным. Правда, его я не видел, но нечаянно подслушал разговор врача и Пестряги, регулярно навещавших выздоравливающего Андрейку.

Оказалось, что в городке есть вертолетная площадка. Но «вертушка» находилась в личном распоряжении шефа спецзоны, генерал-майора, которого собеседники называли Абреком.

Я так и не понял, что это — имя или кличка.

И все равно даже такой вариант в случае идеального исполнения не мог гарантировать полной безопасности семьи.

Ведь не исключено, что вокруг зоны были еще и защитные пояса, где командовали другие люди. И они могли спокойно наплевать на жизни своих коллег-заложников, исполняя приказ вышестоящего начальства, без пропуска и пароля выход из городка возможен только вперед ногами в цинковом гробу.

А в том, что спецзона была засекречена по максимуму, я уже убедился.

Иногда я вспоминал Анну. Чаще всего ночью, лежа рядом с женой.

И в такие моменты мне становилось так стыдно, что я благодарил благословенную темноту, скрывавшую мой виноватый вид.

Но все равно эти воспоминания были для меня приятны и вызывали какую-то легкую и сладостную тоску…

Абросимов приехал в понедельник. По его озабоченному и усталому виду я понял — пора.

— Да, нужно принимать решение, Карасев, — твердо сказал полковник.

Мы были одни; Ольга и Андрейка пошли прогуляться.

Я ответил ему тяжелым, сумрачным взглядом. Не было у меня доверия к Абросимову — и все тут. Внутри у него притаилось что-то гаденькое, ненастоящее… Про таких говорят — человек с двойным дном.

— Ваши родные здесь в полной безопасности, — продолжал Абросимов, напрочь проигнорировав мое настроение, — хорошо обеспечены и могут находиться в городке сколько угодно. Ничего необычного в этом нет — так живут семьи многих офицеров в отдаленных гарнизонах. Вы поступаете к нам в качестве вольнонаемного с выплатой жалованья и премиальных. Все чин чинарем.