— Уходить, — сказала Ариес.

— А как же Бека и Аманда? — прошептал Джек. Ариес уже пятилась назад, прочь от театра.

— Мы уже не можем им помочь, — ответила она.

Двери театра со скрипом отворились. Чьи-то шаги эхом отдавались по кафельному полу.

— Бежим! — сказал Джек.

И они побежали.

Я чувствую их. Каждого. Чувствую их мысли. Слышу их голоса у себя в голове. Слышу их молитвы, их боль пронзает мое тело миллионом электрических разрядов.

Я знаю об их преступлениях.

Я был свидетелем всем этим преступлениям.

Сторож в Нью-Йорке перекрывает выходы из дома и отключает его от сети, а потом поджигает. Все утро он ходит от здания к зданию и сжигает их вместе с людьми, пока не попадает в свою же ловушку и не взрывается вместе с домом.

В Хьюстоне из тюрьмы убегают сотни заключенных и устраивают на улицах погром, оставляя за собой кровавый след. Полиция не в силах защитить людей — тем более что многие полицейские сами начинают палить по мирному населению.

В Барселоне священник входит в церковь с ружьем и расстреливает всех во время утренней мессы.

В Лондоне хулиганы проливают на мостовую столько крови, что Джеку Потрошителю и не снилось.

Воспитательница детского сада в Торонто поит своих подопечных убийственной смесью фруктового пунша с мышьяком. Осознав, что натворила, она в два глотка допивает остатки коктейля.

Игра окончена.

Люди по всему миру убивают друг друга. Братья нападают на сестер. Родители приканчивают детей. Этому нет доступного объяснения. В тех немногих местах, где еще работают средства массовой информации, никто не может дать людям адекватный ответ.

Но я могу.

Я не в состоянии не обращать на это внимания. Они впились своими когтями прямо мне в мозг. Куда бы ни спрятался, они везде меня найдут. Им даже не придется прилагать усилия. У них есть ключ от моего сознания, и они забирают мои мысли и вместо них вкладывают туда свои.

Совсем недавно я думал, что я такой же, как все. У меня была мама.

Теперь, чтобы спасти мою душу, ей бы понадобилось зажечь очень, очень много свечей.

Где-то в темноте я ловлю мысль. Обрывок воспоминания. Справа и слева, до самого горизонта, простирается белый песок. Прямо передо мной — синий океан. Он огромен. А я очень маленький. Ребенок трех-четырех лет. Я держу в руках совок и ведерко, а родители расстилают на белом, чистом песке одеяло. Песок горячит ноги.

Папа зовет меня.

Мама улыбается.

У нее счастливый вид.

А потом все исчезает.

Мне хочется схватить воспоминание и прижать к себе. Я боюсь, что если сейчас его потеряю, то никогда уже не смогу заново пережить.

Должен быть какой-то способ справиться с этим. Не обращать внимания на жуткие мысли и заставить голоса уйти прочь из моей головы. Но с каждым пропадающим воспоминанием они держат меня все крепче. Скоро человек, которым я был — и пока остаюсь, — исчезнет. Я опустею.

Не я первый, не я последний.

По этой маленькой планете ходит столько пустых людей. Одиноких. Злых. Ожесточенных. Покинутых.

Их нетрудно заполнить.

— Что думаешь?

Бинокль треснул, и Майкл видел мир расколотым на две половинки. Каждая была бесцветной и слегка расфокусированной. Глаза заболели, и Майкл поморгал, чтобы мир снова пришел в норму.

Что он думал? Они наткнулись на фермерский дом незадолго до полудня. Самого здания было почти не видно за зарослями хвойных деревьев.

— Ну что? — Эванс постучал Майкла пальцем по голове. С силой. Чтобы привлечь внимание.

— Пусто. — Майкл поскреб голову и снова поднял бинокль. Они уже несколько часов наблюдали за домом из кустов. Внутри не было никакого движения, но это ровным счетом ничего не значило. Им еще ни разу не попался пустой и свободный дом. Но они уже далеко отошли от города; оставалась вероятность, что в такую глушь никто не заберется. Вот уже несколько дней им никто не встречался на пути. Не исключено, что это место свободно.

— Может быть, — наконец сказал Майкл. — Стоит проверить.

— А может, и нет.

— Мы не можем так испытывать удачу.

У них кончилась еда. Последнюю пачку крекеров они разделили и съели два дня назад. Они обсуждали возможность охоты. Вокруг было полно диких животных, но жечь костер было слишком опасно. Они не могли рисковать, зная, что тех, других, привлечет дым. Они застряли. Как знать, когда представится следующий шанс поесть? Последнюю пиццу доставили неделю назад, и новых уже не будет. А с ними был ребенок. Несколько дней назад, в заброшенном лагере лесорубов, они наткнулись на женщину с четырехлетним сыном. Каким-то чудом выжили. Ребенок выглядел очень болезненным, и Майкл не думал, что тот долго продержится без еды — и без кое-каких лекарств, которые удастся найти, если очень повезет.

— Какая уж тут удача!

Майкл промолчал. У каждого из них лежал на душе свой камень. Три недели назад они пришли к Эвансу домой — и не нашли там его жены и маленькой дочки. Дверь была выбита, на ковре остались следы крови. Майкл с Эвансом так и не узнали, что случилось.

— Думаю, надо рискнуть. — Билли, один из членов их группы, подскочил к ним сзади. Он приземлился в грязь рядом с Майклом, вырвал у него из рук бинокль и поднял к глазам. — Это бесполезная штуковина, чувак. Как ты только в них смотрел эти два часа? Я бы застрелился. — Он отбросил бинокль и почесал бородку. — Серьезно, малыш плохо выглядит. Нам надо что-то сделать, и сделать быстро, иначе он и до ночи не протянет.

— Согласен, — кивнул Майкл. — Но мы не можем туда пойти, пока не убедимся, что там безопасно.

— Мы тут уже несколько часов, — сказал Билли. — Будь в доме люди, мы бы их уже увидели. Не в обычае этих загонщиков затаиться и ждать, пока мы передохнем от скуки. Они бы на нас уже напали, если бы там сидели.

Загонщики. Охотничий термин. Так называют тех, кто загоняет дичь. Вот только охотились эти люди не на оленей. Билли впервые произнес это слово несколько дней назад. Он слышал, как какой-то бедняга назвал так своих убийц, прежде чем они разорвали его на куски.

— Возможно.

— Сколько до следующего города? — Билли снова поскреб подбородок. Тела у них постоянно зудели. Им негде было помыться.

Эванс уже в который раз достал мятую карту:

— Трудно сказать. Мы до сих пор не знаем, где находимся. Может, несколько миль, может, несколько сотен миль.

— Не может такого быть! — Билли выхватил у него карту. — Тут нет такого места, которое было бы удалено от других больше чем на несколько миль. Мы не могли забраться так далеко на север. Тут, вокруг, цивилизация. Куда ни плюнь, попадешь в какой-нибудь фастфуд.

Майкл обернулся и взглянул на женщину. Она растянулась на земле; ребенок положил голову ей на бедро. Мальчик — Майкл не мог вспомнить его имя — уже несколько часов не открывал глаз. С посиневших губ срывались слабые вздохи, грудь под рубашонкой едва вздымалась. Лицо было мертвенно-бледным, глаза ввалились. Бедняжка весил как маленький зверек. Да, они все исхудали, и большинство было готово чуть ли не в глотку другому вцепиться за гамбургер, но это был особый случай. Это был ребенок. А дети не должны голодать.

Дети не должны знать о том, что на свете существуют чудовища.

Мать тоже выглядела неважно. Спутанные светлые волосы, кажется, не знали расчески с тех самых пор, как начались мытарства. Она выглядела бесцветной. Вылинявшей. Пусть в небе и светило солнце — оно уже не согревало ее своими лучами. Она тихо напевала сыну колыбельную — в последний раз Майкл слышал эту песню совсем ребенком. Но слова разбирал с трудом.

На самом деле ей не стоило петь. Лишние звуки могли привлечь внимание. Но Майкл не собирался ее останавливать. Может, ребенок в последний раз слышит мамин голос.