– Я рад сообщить вам все то, что нам известно, мистер Арнессон, – после недолгой паузы заговорил прокурор. – Но я не могу обещать, что и в дальнейшем буду информировать вас обо всем, что мы сумеем узнать, потому что это может помешать нашему расследованию.

Вэнс, который до сих пор молча сидел в кресле, прикрыв глаза, при последних словах прокурора немного оживился.

– Я не вижу причин, – начал он, – вынуждающих нас отказать мистеру Арнессону и лишить его попытки перевести это преступление на язык прикладной математики. Я уверен в его порядочности, и мне кажется, что он будет использовать полученные от нас данные исключительно в научных целях. И – кто знает? – возможно, именно он и поможет нам разгадать это запутанное дело.

Маркхэм хорошо знал Вэнса и понимал, что к такому выводу его друг пришел только после долгих размышлений, серьезно взвесив все «за» и «против». Поэтому я ничуть не удивился, когда прокурор повернулся к Арнессону и произнес:

– Ну что ж, в таком случае мы предоставим вам все необходимые данные, чтобы вы вывели свою формулу. Что же вы хотели бы узнать прямо сейчас?

– Нет, только не сейчас. Пока что мне известно ровно столько, сколько и вам. А уж Пайна и Бидл я растормошу сразу же после вашего ухода. Но, только если я первым определю преступника, я надеюсь, вы не станете умалчивать о моих достижениях и не поступите так, как в свое время поступили с несчастным Адамсом? А ведь он рассчитал местонахождение неведомого тогда Нептуна еще до открытия Леверье…

В этот момент дверь снова распахнулась, и в комнату вошел полицейский, дежуривший у входа в дом. За ним следовал незнакомый мужчина.

– Этот джентльмен говорит, что ему нужно видеть профессора, – сообщил полицейский и, кивком указав в сторону Маркхэма, добавил: – Вот это окружной прокурор. Можете рассказать ему обо всем, что вас так беспокоит.

Незнакомец действительно сильно волновался. Это был стройный ухоженный мужчина лет пятидесяти, однако старым он совсем не выглядел. Волосы у него начали седеть, нос казался излишне острым, а подбородок маленьким, хотя в общем он не производил впечатление слабовольного человека. Но больше всего меня поразили его глаза. Это были глаза разочаровавшегося во всем мечтателя, немного грустные, с оттенком отчаяния. Он хотел было обратиться к Маркхэму, но в этот момент заметил в комнате Арнессона.

– Доброе утро, – поздоровался он. – Надеюсь, ничего серьезного здесь не произошло?

– Нет, ничего, просто смерть, Парди, – беспечно ответил Арнессон. – Так сказать, буря в стакане, как это принято называть в известных кругах.

– Чем могу быть полезен? – поинтересовался Маркхэм.

– Надеюсь, я не помешал? – извиняющимся тоном произнес мужчина. – Я друг семьи. Я подумал, не случилось ли чего и не могу ли я чем-нибудь помочь. Я живу через дорогу, – пояснил он.

– В таком случае, – подхватил Вэнс, – может быть, вы заметили что-то странное этим утром?

– Вряд ли, сэр. Окна моего кабинета действительно выходят на семьдесят пятую улицу. Правда и то, что я долгое время сидел сегодня у себя в кабинете, но я был занят работой. Когда же я вернулся к своим трудам после ланча, то увидел полицейские машины у дома соседа и потому заволновался.

– Может быть, вы знаете, кто сегодня приходил сюда или покидал этот дом? – не унимался Вэнс.

Мужчина, отрицательно покачав головой, ответил:

– Никого подозрительного. Двое молодых людей – знакомые мисс Диллар, приходили около десяти утра. И еще я видел, как Бидл с корзиной шла на рынок. Но это все, что я могу вам сообщить.

– А вы не видели, как кто-нибудь из молодых людей выходил из дома?

– Что-то не припомню, – нахмурившись, протянул Парди. – Но мне кажется, что кто-то из них действительно выходил через калитку в конце стрельбища. Но точно я сказать не могу.

– Когда это было?

– Не знаю, может, через час после того, как они прибыли сюда. Более точно сказать не могу.

– Значит, больше никого здесь не было?

– Я видел, как мисс Диллар возвращалась с теннисного корта примерно в половине первого. Меня как раз позвали к столу. Она помахала мне ракеткой в знак приветствия.

– И это все?

– Боюсь, что да.

– Один из тех молодых людей, которых вы сегодня видели, был убит, – сообщил Вэнс.

– Мистер Робин. Он же Птенец малиновки, – добавил Арнессон, ухмыльнувшись, и своей веселостью вызвал у меня неприятное впечатление.

– Боже мой! Какое горе! – воскликнул Парди. – Ведь, если я не ошибаюсь, он был чемпионом в клубе Белль.

– И теперь обрел бессмертие.

– Бедняжка Белль! Надеюсь, она не слишком тяжело переживает случившееся? – заволновался Парди, и что-то в его тоне насторожило Вэнса.

– Она больше драматизирует, – фыркнул Арнессон. – Так же, как и полиция, между прочим. Много шума из ничего. В мире полно элементов, подобных Робину, которые в своей общей массе называются человечеством.

Парди печально улыбнулся – очевидно, ему был знаком цинизм Арнессона – и обратился к прокурору:

– Вы позволите мне увидеться с мисс Диллар и ее дядей?

– Разумеется, – ответил Вэнс, заметив, что Маркхэм колеблется. – Они в библиотеке, мистер Парди.

– Странный тип, – заметил Арнессон, когда гость удалился. – Ведет праздный образ жизни и интересуется исключительно шахматными партиями.

– Правда? – оживился Вэнс. – Не ему ли принадлежит авторство так называемого гамбита Парди?

– Точно, – поморщился Арнессон. – На это он потратил двадцать лет своей жизни, даже книгу написал. Путешествовал по миру, посещая всевозможные чемпионаты и турниры, чтобы проверить свой гамбит. Это произвело настоящий фурор в мире шахматистов. Потом он сам стал организовывать какие-то соревнования, которые сам же и оплачивал. Это стоило ему немалых денег, между прочим. И, конечно, при этом настаивал на том, чтобы в игре непременно использовался его знаменитый гамбит. Закончилось все весьма печально. Такие мастера, как доктор Ласкер, Капабланка, Рубинштейн и Финн, взялись за него и разнесли теорию Парди в пух и прах. Почти все игроки, применявшие его гамбит, проиграли. Какой удар для Парди! Он даже весь поседел и как-то обмяк.

– Мне известна эта история, – пробормотал Вэнс. – Меня обучал гамбиту Эдвард Ласкин…

В дверях снова появился полицейский и жестом подозвал к себе Хита. Сержант, уставший слушать болтовню о шахматах, поднялся с места и быстро удалился в коридор. Через некоторое время он вернулся с листком бумаги в руке.

– Весьма забавно, сэр, – произнес он, передавая листок Маркхэму. – Один из моих людей обнаружил эту бумажку. Она торчала из почтового ящика, и он решил посмотреть, что это такое. Что вы думаете по этому поводу?

Быстро пробежав глазами записку, прокурор тут же передал ее Вэнсу. Мне тоже удалось прочитать ее, когда я заглянул ему через плечо. Это был обычный лист почтовой бумаги, сложенный таким образом, что легко просовывался в щель почтового ящика. Текст был напечатан на машинке с бледно-синей лентой. Первая строчка гласила: «Джозеф Робин мертв». За ней следовала вторая: «Кто убил Птенца малиновки?» И еще ниже я прочел: «Сперлинг означает «воробей».

А в конце послания, в правом углу, там, где обычно ставится подпись, заглавными буквами было напечатано: «ЕПИСКОП».

Суббота, 2 апреля, 14:30

Взглянув на это странное послание с еще более странной подписью, Вэнс три часа вытаскивал свой монокль, а потом еще долго и нудно протирал стеклышко. Я тут же понял: данная бумажка серьезно заинтересовала его.

– Вот вам и весьма ценный множитель для будущего уравнения, – шутливо заметил он, обращаясь к Арнессону.

Презрительно осмотрев записку и сухо усмехнувшись, тот небрежно бросил ее на стол, а затем заметил:

– Я искренне хочу верить в то, что священники здесь не участвуют. Они-то уж точно никакого отношения к науке не имеют. К ним с точки зрения математики даже и не приблизишься. «Епископ»… – хмыкнул он. – Лично у меня таких знакомых нет. Думаю, что данную абракадабру я сразу сброшу со счетов, когда приступлю к своим исследованиям.