Осенью 1978 года, в дни толстовского 150-летия, в Туле устроили торжественную премьеру фильма «Лев Толстой — наш современник». Пригласили киногруппу. Так сразу после Парижа, еще переполненный впечатлениями от показа нашей ленты в ЮНЕСКО, я оказался в родной Туле. Тут все прошло в лучших, так сказать, традициях — с приемом в обкоме партии, с цветами, речами и подношениями сувениров в центральном кинотеатре. И конечно, мы не могли не нагрянуть в Ясную Поляну.

Нагрянули. Нас там не ждали, там шла генеральная уборка — на следующий день должна была прибыть большая делегация писателей. Но нас, непрошенных, приветили, обласкали, даже пустили в дом. И получилось, что одарили незабываемым впечатлением: столбики со шнурами сдвинуты в сторону, ходят женщины с влажными тряпками — полная иллюзия, что мы не в музее, а запросто пришли в гости к любезным хозяевам. Хозяева просто вышли на минутку. А ты можешь встать у письменного стола, разглядеть любую фотографию не издали, а вплотную, любой предмет — на расстоянии руки. От такой степени доверия впору было и прослезиться.

А в довершение всего в нашу притихшую от впечатлений группу с тихой любезной улыбкой вписался еще и сам Николай Павлович Пузин — легендарный яснополянский домовой, литературовед и музеевед, душа этого места, легенда.

И вот уже в моем уме мистического склада исчезают, сжавшись до мгновения, добрых четверть века — будто не бывало, и я вижу Пузина, встречающего Гудзия и нас, приехавших с ним студентов. Потом они идут вдвоем впереди нашей группы по широкой тропе, ведущей в Старый Заказ к могиле Толстого. О чем они говорят? — думаю я глядя на них. — Как много знают они о том, о чем мы, молодые, еще не знаем…

И вот теперь той же тропой, к той же цели, мы идем вдвоем — рядом с тем же Пузиным, что встречал когда-то здесь моего учителя. Что общего между нами? Да ничего — одни разницы, начиная с возраста. Кроме одного — главного: соединенности общим делом, одним интересом, и, наверное, сходным знанием своей малости рядом с тем великим, кому выпало поклоняться, кого судьба распорядилась изучать и любить.

Замкнулся мой мистический круг — от первых тихих постижений до шумных премьер в Отечестве и вне. Мне скажут: ну и что — ты перевернул мир? Или хотя бы стал знаменит и богат? Не стал? Мир не вздрогнул? Тогда помалкивай.

Но вы держите в руках эту книгу. Я все-таки рассказал о том главном, что в течение жизни насыщало душу, что давало всему дополнительный важный смысл. Свою знаменитую биографию Толстого Павел Бирюков закончил словами: «Лев Николаевич оставил нам неисчислимое наследие. Кто жаждет, иди и пей».

Шел и пил. И, как мог, делился своим счастьем.

«Отец Сергий»

По повести Л. Толстого

«МОСФИЛЬМ»

Сценарий и постановка И. Таланкина

Гл. операторы Г. Рерберг, А. Николаев

Гл. художники В. Петров, Ю. Фоменко

Композитор А. Шнитке

Замысел повести «Отец Сергий» возник у Льва Толстого в конце 1889 года или в начале 1890-го. Работа длилась с перерывами восемь лет, пока не появился тот вариант произведения, который сегодня известен всем. Повесть впервые была опубликована только через год после смерти автора, да и то со значительными цензупными вымарками.

Толстой не считал свое произведение законченным. В письме В.Г.Четкову в 1902 году он отметил, что работа доведена до той точки, «когда связно и последовательно, но хочется отделывать. К «отделке» он так и не приступил.

Поразительный в этой повести темперамент, пронзительность анализа, как одной конкретной судьбы человеческой, так и той социальной среды, в которую она вписана и которую яростно ненавидел Толстой. Уместно вспомнить одну его дневниковую запись тех лет, охарактеризованную им как «обвинимтельный акт» против самодержавия и церкви: «Думал: вот 7 пунктов обвинительного акта проитив правительства. 1) Церковь, обман, суеверия, траты. 2)Войско, разврат, жестокость, траты. 3) Наказание, развращение, жестокость, зараза. 4)Землевладение крупное, ненависть бедноты города. 5) Фабрики — убийство жизни. 6) Пьянство. 7) Проституция».

Тезисы эти были развиты Толстым в серии публицистических статей 90-х годов, они являются смысловой сутью романа «Воскресение», а поставленное пунктом первым «Церковь, обюман, суеверие, траты» одновременно с тем отпочковалось, отлилось в короткую повесть «Отец Сергий».

Сделать эти предварительные замечания мне показалось важным, дабы особо подчеркнуть иворческую смелость Игоря Таланкина, взявшегося экранизировать «Отца Сергия» в ответственный момент 150-летнего юбилея великого русского писателя.

Теперь можно с удовлетворением отметить, что новый «Отец Сергий» пришел к нам в достойном, высококвалифицированном, умном воплощении. Новый, потому что был еще протазановский (1918 год) «Отец Сергий» с Иваном Мозжухиным в главной роли, которого помнят только специалисты и который до сих пор способен поразить, во-первых, тем обстоятельством, что актер Мозжухин в одном фильме сыграл и юношу и старика, и, во-вторых, изумительным пренебрежением к авторской концепции вещи. Ибо снять по «Отцу Сергию» все, но не снять встречу Сергия с Пашенькой — значит погнаться за интригой, а по дороге расплескать весь смысл…

Режиссерский труд Игоря Таланкина вызывает к себе уважение верностью оригиналу, знанием не только самой1 вещи, но и широким знанием ее литературного и исторического контекста. Одновременно с тем фильм не несет на себе печати рабской тяги к реставрации ушедшего и исторически пережитого. Он согрет сегодняшним взглядом на гениальное произведение, ибо в подтексте фильма пульсирует благородный и живой интерес к человеку духовного поиска, к герою, которому нужна и дорога истина, который взыскует ее, продираясь сквозь все мерзости конкретной реальности, ошибается при этом, падает, но опять поднимается и идет вперед, одержимый не низким прагматизмом, а желанием нести добро людям, в том добре остро нуждающимся.

Такой мне представляется идейная доминанта новой экранизации, которая заставляет старое увидеть по-новому, из всякого рода сугубо толстовских напластований (служение Богу, своему Богу) выделить главное и солвременно звучащее и, что важно, тоже толстовское — служение человеку!

Неистовое, упрямое жизнелюбие Сергея Бондарчука, изначально присущее его актерской и человеческой природе, волшебным образом переварило натуру боголюбивого Сергия и представило его нам не смирившимся даже в смирении, как бы взрывоопасным в каждый без исключения миг и его мирского и его монастырского существования.

Вспомните-ка органное рычание его голоса за кадром («Как? Вы отдались ему?! Любовницей?!»), или сдержанные и свирепые модуляции голоса и испепеляющий взгляд, обрушенные на игумена («Ваше преподобие, я ушел от мира, чтобы спастись от соблазнов, за что же здесь вы подвергаете меня им?!»), или тоскливый, страдающий взгляд, как бы не желающий прощаться с этим цветным, ароматным, любимым миром, который вот-вот Сергий покинет, нырнув полусогнувшись в сырую и темную келью — обитель добровольного затворничества… Это ли называется смирением!

Предфинальные кадры картины — на дальней панораме упрямо шагает старик, шагает в миру и по миру, идет за истиной — совершенно точны по логическому исходу характера и вполне кинематографическим образом убедительно завершают историю Сергея Дмитриевича Касатского. Заключительный титр с литературной цитатой («Касатского причислили к бродягам… Он работал у хозяина в огороде и т. д.) мне кажется здесь лишним, как необязательны нравочительные сентенции в фмналах ряда народных рассказов Толстого, которые он дописывал по настоянию толстовца Черткова.

Житие Сергия рассмотрено в фильме в той же последовательности, как изложено оно в повести. Связь с гениальной прозой благородно подчеркнута — это и обрамляющая фильм «рамка»: мы как бы вплываем под обложку книги в начале, потом в конце— выплываем из нее; это и старым шрифтом набранные навазния глав: «В миру», «В монастыре. Соблазны», «В затворе. Искушения», «Падение», «По миру».