Микко кивнул, не отвечая на вопрос.

«Знаешь, я говорила с нашим садовником. Еще один псих. Так вот он рассказал мне множество забавных историй».

«Может, старикан за тобой приударить решил, раз тебе секса не хватает? Может, он что-то такое почувствовал», – съязвил Микко. Айно бросила уничижительный взгляд на мужа.

«Он сказал мне, что не раз видел тебя, сидящим под деревом. Он сказал, чтобы я приглядывала за тобой, предостерегал. Говорил, что ты находишься в трансе, сидишь на скамье с искаженным от ужаса лицом и невидящими глазами смотришь в небо. И при этом твоя рука, ни на секунду не останавливаясь, выводит строчку за строчкой в твоем блокноте. Нормальные люди так себя не ведут, Микко. Я тоже никогда раньше за тобой такого не замечала, пока сама не увидела. Если бы так вел себя восемь лет назад, я бы не вышла за тебя замуж».

Микко кивнул, внимательно слушая жену. Так ли внимательно, как должен был, или нет?

«А еще садовник посоветовал мне быть осторожной, и иметь в виду, что ты в опасности, потому что – цитирую: он (это старик так это чертово дерево назвал), наконец-то, нашел себе душу, голос, он нашел рупор, чтобы заявить о себе миру. Кто „он“, черт возьми? Ну, у старика то явно маразм. Все в этих местах странные. Все, кого я встречала здесь. И ты, Микко, им уподобляешься».

«А ты уже познакомилась с соседями?» – спросил Микко и понял, что попал в «яблочко». Еще один подобный вопрос и Айно лопнет от негодования.

«Если пересечь поле, пройти вдоль лесополосы и свернуть за холмом, можно увидеть дом, где живет этот наш садовник с женой. С другой стороны поля, за трассой еще одна семья. Но все они не дружелюбные, уж поверь мне, – вопреки ожиданиям Микко голос Айно смягчился, – я хотя бы прогуляться иногда выхожу с детьми. Не то, что ты! Сидишь все время у дерева, прирос ты к нему что ли?»

Микко молчал. Айно прохаживалась по комнате. Немного помолчав, она продолжила:

«Хочешь ты этого или нет, но я позвонила в Хельсинки подруге, и договорилась с ее знакомым психиатром. Он приедет сюда на прием».

Вот тут то Микко взорвался!

«То есть ты меня уже в психи записала, даже не посоветовавшись со мной! Да, как тебе в такое в голову пришло?»

«Ты бы стал сопротивляться. Или не стал бы меня слушать. Хэрра Хейккинен приедет сюда завтра. И не надо драм. Он просто задаст тебе несколько стандартных вопросов и пропишет лекарства. Может, у тебя хотя бы сон нормализуется, – Айно хмыкнула и добавила, – более того, я слышала, что творческим людям часто требуется такого рода помощь. Возможно, и тебе не помешает».

Супруги долго пререкались, но настойчивости Айно было не занимать, и она взяла верх. Писатель сдался и согласился на беседу с психиатром, но сказал напоследок, что отправил несколько глав редактору, и тот заявил, что Микко непременно должен продолжать писать этот роман, и при том добавил, что ему вполне понравился новый стиль, в котором работал Матикайнен, названный «потоком сознания». Айно лишь пожала плечами. А Микко не преминул наведаться к дереву перед сном.

За полгода плодотворной работы над романом, Микко не только сильно похудел, он стал депрессивным и подозрительным. Жена и дети разговаривали с ним предельно аккуратно и предпочитали верить психиатру, который не ограничился одним визитом. Он исправно привозил новые препараты, беседовал с писателем. Следует отметить, что беседы становились все короче. «Болезнь» Микко усугублялась и, по словам Хэрра Хейккинена, писателю была необходима госпитализация. Желательно в Хельсинки. Айно была во всем согласна со доктором Хейккиненом, она была абсолютно уверена в невменяемости мужа, называя поведение Микко – «это у него профессиональное». Микко же не стал бы посвящать жену в то, что ему открылось, ведь, как повелось, Айно была человеком чрезвычайно приземленным, верящим только в то, что можно потрогать руками. Она все чаще покидала Микко и отправлялась с детьми в Хельсинки. Никакие уговоры не сдвинули его с места. Он оставался в своем новом доме, а стопка рукописей на его столе росла и росла. Микко потянуло на винтаж, и он пожелал писать весь свой роман от руки. На его столе стоял компьютер, а он предпочел рукописи. Еще он «подружился» с Ксанаксом и Хлоралгидратом. Чудные белоснежные таблеточки, похожие на летний град, уносили в мир спокойствия и хорошего сна. У него были и другие препараты. Они помогали на время забыть о том, что манило Микко в поле. Всего лишь на время. Летний град помогал Микко не слышать той жуткой, но притягательной мелодии, которая час от часу видоизменялась в его голове. Казалось, знал бы Микко нотную грамоту, он бы мог написать эту музыку. Но он не музыкант, не композитор. Он писатель. И его роман был готов.

После последней ссоры с мужем, Айно долго находилась в Хельсинки. Ей не хотелось возвращаться обратно в дом со скрипучим деревом неподалеку. Не хотелось постоянно уговаривать мужа одуматься. Иногда ей казалось, что кто-то или что-то притянуло Микко за уши и заставило купить тот дом под предлогом того, что писателю необходимо уединение. Но эти мысли быстро сворачивались под прессом приговора доктора Хейккинена: Микко болен. Айно часто звонила Микко и спрашивала о его состоянии. Обычно разговоры длились менее пяти минут. Но однажды Микко сам позвонил жене. По крайней мере сначала ей так показалось. Но трубка заговорила не голосом ее мужа. Звонил садовник. Айно получила предупреждение: «Ваш муж, кажется, в опасности. Его состояние меня беспокоит. Приезжайте сегодня же». Айно видела лишь размытую трассу под колесами ее автомобиля – она очень спешила. От мужа ее отделяли пять часов езды.

К сожалению, на все оставшуюся жизнь Микко запомнился жене таким, каким она видела его в последний раз: мертвым. Ее встретил трясущийся садовник, который заикался от волнения и дрожал всем телом. Он указал на дерево. Айно прошла по тропинке вверх на холм, и крик застыл у нее в горле. Микко сидел под деревом, прислонившись спиной к стволу, голова его поникла на грудь. Он не был похож на старого доброго Микко. Скорее он напоминал изможденного старикана. На нем все еще была пижама, он не удосужился даже переодеться. Из карманов пижамных штанов белым градом на черную землю высыпались таблетки. Его новый «друг» Ксанакс. Ветер раздувал его волосы. А над ним возвышалось дерево, на котором не шевелилась даже самая мелкая веточка.

«Роува3 Матикайнен, возьмите рукописи. Опубликуйте этот роман, – садовник протянул убитой горем Айно рукописи, – это прекрасный роман. Опубликуйте его в память о вашем муже».

Темная вуаль скрывала взгляд Айно от садовника. Она кивнула и забрала рукописи.

«Я похороню его в Хельсинки», – сказала она.

«Решать вам, конечно, роува! Решать вам, где будет покоиться тело. А Господь пусть решит, куда пристроить душу».

«Да уж», – ответила Айно и поспешила к автомобилю.

Хэрра Корхонен, многие годы выполнявший садовые работы в доме у дерева, тот самый садовник, прилагавшийся к дому, словно неотъемлемая его часть, стоял на холме и созерцал привычный для его взгляда пейзаж. Казавшееся бескрайним поле, одинокое дерево с возвышением у корней и каменная скамья. Пейзажу не хватало только мертвого писателя под исполинским деревом. Ветра не было. Все стихло. Но дерево шевелилось. У него словно была душа. Или души. У него было сознание. «Ветви-руки» тянулись в разные стороны, склоняя дерево то в одну, то в другую сторону. Со стороны могло показаться, что растение вдруг рассорилось с самим собой. Оно было похоже на живое разумное существо с раздвоением личности.

«Сынок! Обещаю, она опубликует роман. Твой голос не будет потерян. Я тебе обещаю, – сказал садовник Корхонен и, помолчав, добавил, – Хэрра Микко Матикайнен, я верю, вас услышат. Ваш роман будет прочитан посмертно. И вы станете еще более известным», – старик откланялся дереву и зашагал прочь.