– Вот где родилась наша девочка, – сказал Итан.

– Я просто подумала, что раз Кали так любит это место, то она могла бы брать его всюду с собой и везде чувствовать себя ближе к дому, – заметила Лили.

Кали осторожно передала матери рисунок и, подойдя к Лили, заключила ее в свои объятия.

– Спасибо, – прошептала она. – Ты даже не представляешь, как много это значит для меня. Я на всю жизнь сберегу его.

У Лили на душе потеплело от откровенной похвалы на лицах семейства Колтер. Она улыбнулась Кали.

– Я так счастлива, что тебе понравилось. Очень много времени прошло, с тех пор как я рисовала в последний раз. Мне этого не хватает, – с тоской произнесла она.

– Завтра же у тебя будет все необходимое, – с нажимом сказал Диллон. – Даже если для этого мне придется поехать в Денвер. Составь список нужных кистей, карандашей и красок. У тебя яркий талант, Лили. И это определенно делает тебя счастливой.

– Так и есть, – мягко согласилась она. – Я даже забыла, насколько сильно.

– Давайте, ужинать, – предложила Холли, нарушая неловкую тишину. – Потом вы, мальчики, можете забрать Лили домой. А то она выглядит, будто вот-вот упадет.

Верный своему слову, Диллон на следующий день устроил дома в своем кабинете такой склад художественных принадлежностей, что Лили была в замешательстве, с чего начать сортировку.

– Нам нужна дополнительная комната, впрочем, этот кабинет станет тебе идеальной студией, – сказал Диллон, когда принес последний ящик. – Много естественного света из окон и люков в крыше. Как только разберемся с преобразованием дома Майкла в новую клинику, мы собираемся заняться пристройкой к дому.

– Я могу занять диван, – сказала Лили. Затем покраснела. – То есть на ночи, когда я не с одним из вас.

Диллон усмехнулся.

– Сомневаюсь, что это случится. У нас достаточно спален, пока мы не сможем добавить. Если кто-то будет лишним, или когда захочешь, чтобы тебя оставили в покое, – один из нас может спать на диване.

– Я всегда буду хотеть вас, – ответила она мягко. – Я не хочу быть в одиночестве. Я была одинока так долго. И знаю, каково это. Я устала от одиночества.

Улыбка исчезла с лица Диллона, а взгляд потух, когда он притянул ее в свои объятия.

– Ты никогда не должны быть снова одна, Лили. Ты можешь здесь командовать. С тобой будут те из нас, кого захочешь. Мы никогда не станем давить на тебя.

Она жадно его поцеловала, прижимаясь сильнее. Лили любила ощущать твердость его мускулов. Он заставил ее чувствовать себя защищенной и желанной. Любимой.

– Я собираюсь оставить тебя с этим, – сказал Диллон. – Проведи весело время со всем своим штучками и используй столько места, сколько понадобится. Мне нужно бежать на встречу с папой и Майклом. Они хотят, что бы я посмотрел их планы.

– Со мной все будет хорошо. Я, как правило, теряю чувство времени, когда вожусь со своими художествами. И наверное, все еще буду здесь, когда ты вернешься.

Диллон подарил ей быстрый поцелуй, хлопнул по попе и вышел из кабинета.

Довольно улыбаясь, она развернулась. Лили действительно не знала, с чего начать, но была готова погрузится в радость воплощения на холсте образов, которые были ей поддержкой во время жизни на улице в течение долгих недель и месяцев.

***

– Папа, можно тебя на минутку? – позвал Адама Диллон.

Адам положил рулетку и бросил взгляд на дверной проем.

– Предполагаю, ты ждал, пока твои братья уйдут, чтобы поговорить о чем-то личном?

– В яблочко.

– Давай пройдемся, – предложил Адам.

Они вдвоем направились в другую часть дома и вышли из боковой двери во двор, слева от которого просматривалась маленькая долина.

– Все хорошо продвигается с Лили и братьями? – спросил Адам.

Диллон вздохнул.

– Да. Даже лучше, чем я себе представлял. Честно говоря, это был ничтожный шанс, что все получится, а если быть совсем честным, то часть меня не хотела, чтобы это не сработало, потому что я жаждал ее только для себя. Но все хорошо. Странно, но могу сказать, что доволен положением.

– Пока ты, твои братья… и Лили… счастливы, сын.

Диллон занервничал.

– Дело не в этом. Боже, я похож на первоклашку-слабака. Ради бога, не могу поверить, что разговариваю о таком со своим отцом.

Адам усмехнулся.

– Уже не могу дождаться это услышать.

– Когда ты и папы встретили маму… Я знаю, все вы считали, что она ваша. Знали, что она была единственной. Никогда не оглядывались назад и бла-бла-бла.

– Ну, я бы не назвал это бла-бла-бла, – сухо заметил Адам.

– Но когда ты понял, что любишь ее? Было ли это мгновенно? Когда сказал ей?

Боль отразилась на лице отца, и Диллон пожалел, что напомнил.

– Нет, я сказал ей не сразу, – тихо произнес Адам. – Ждал, пока не стало почти слишком поздно. Я любил ее. Знал, что любил ее, но отчасти думал, что если я скажу, это будет слишком рано, и как-то обесценит признание. Как будто нужно было время, чтобы определиться.

– Да, именно так я и чувствую, – ответил Диллон. – Я чувствую себя немного глупо, думая так, и немного меньше, когда произношу вслух. Никогда не верил, что влюбиться можно так быстро и так сильно. Знаю, ты и другие папы говорили об этом, но, честно говоря, я всегда думал, что это дерьмо собачье.

Адам покачал головой.

– Клянусь, сын, я не знаю, чей ты ребенок, но я полагаю, что мой. Ну, кроме татуировок и этой чертовой серьги. Все еще сбивает с толку, откуда ты, черт возьми, взялся. Раньше я бы поклялся, что твоя мать тебя где-то нашла. Но ты думаешь, как я, и такой же бестолковый и упрямый, как я. Позволь мне дать небольшой совет, и ты можешь делать с ним, что угодно. Не ждите, пока настанет удобное время. Я не решался, потому что боялся, признание унизит момент, если бы сказал это слишком рано. А может, пытался убедить себя, что это в действительности и не любовь. Все, что я знаю, – это что я почти потерял твою маму, не сказав ей, насколько я ее люблю. По сей день жалею, что был чертовски упрям, чтобы выразить свои чувства словами, пока не стало почти слишком поздно.

– Я чувствую себя немного нелепо. Никогда не испытывал ничего подобного к женщине. Не так сильно, быстро и глубоко. Я чувствую, это в моей голове.

Адам улыбнулся.

– Да, мне знакомо это чувство. Но, Диллон, чего ты ждешь? Одобрения? От кого? Тебе всегда было наплевать, кто и что думает о твоей жизни, в том числе я, твоя мама и другие папы. Ты всегда шел своим собственным путем, маршировал в такт собственным барабанам и слал нахер всех, кто пытается говорить что-то другое. Я не могу представить тебя сомневающимся и беспокоящимся по поводу времени или чего-нибудь, такого же абсурдного.

– Да, конечно, ты прав, – проворчал Диллон. – И да, я никогда не заботился, что думают другие. До сих пор. Меня волнует, что думает Лили. Я не хочу облажаться, пап.

Адам положил свою руку на плечо Диллона.

– Ты не облажаешься, сынок. Лили кажется такой милой девушкой. Очевидно, она заботится о тебе, Сете и Майкле. У нее золотое сердце, но она уже побита жизнью. В твоих силах вернуть ее обратно к жизни, помочь встать на ноги. Как лучше это сделать, кроме как предложить ей то, что ей нужно больше всего в мире? Свою любовь.

Диллон с силой выдохнул.

– Я действительно ненавижу, когда ты прав. Это даже хуже, когда придаешь этому чертовски большое значение.

Адам усмехнулся.

– Это бесит и твою маму. Не то чтобы я всегда бываю прав, заметь.

– Ты и папы научили меня многому, пока я взрослел, – тихо проговорил Диллон. – Если я хоть на половину такой же, как ты или папы, тогда знаю, что мы справимся. Я не могу просить лучшего детства. Не знаю, говорил ли я тебе в последнее время, что люблю тебя, папа. Я бы не стал ничего менять в нашей семье.

Адам сглотнул, и его глаза подозрительно заблестели, когда он рывком притянул Диллона в огромные медвежьи объятия. И похлопал его по спине.