— Никто еще не умер со страху? Валерьянки хватает? — осклабился Пантюхов, воспользовавшись небольшой паузой на экране.

— Третье, — произнес Леха. — Похитители требуют проведения тщательной проверки доходов и расходов, а также размеров собственности, которыми владеют главные должностные лица области. Это требование тесно связано с предыдущим, так как взятки берутся не только за право приватизации, но и за любые операции по оформлению разрешений, лицензий и так далее. Полно случаев, когда за взятки уничтожались или переоформлялись в нужном направлении государственные документы, прекращались уголовные дела…

— Привет прокуратуре! — улыбнувшись, Пантюхов помахал ручкой облпрокурору, у которого на лице промелькнуло нешуточное беспокойство.

— Четвертое условие — немедленное очищение областной милиции и прокуратуры от агентов орг-преступных организаций. В области в настоящее время активно действует четырнадцать криминальных группировок. Каждая из них имеет определенную территорию, но при этом деятельность их явно координирована. В последнее время лишь группа Михаила Коновалова по кличке Коленвал проявляла явную независимость. Но Коновалов 10 сентября 1995 года был убит, после чего ее активность за пределами «законной территории» прекратилась. Есть агентурные данные, что все группировки замкнуты на единый руководящий центр, возглавляемый неким Паном. Именно он определяет размеры выплат в областной общак, границы территорий, выделенных для каждой из группировок, является главным арбитром по спорным вопросам. При этом известно, что Пан не является ни вором в законе, ни авторитетом в уголовном понимании этого слова. Более того, из четырех воров в законе, находившихся на территории области к январю нынешнего года, сейчас не осталось ни одного. Один из них был расстрелян из автомата в личном «Вольво», другой при сомнительных обстоятельствах умер от сердечной недостаточности, двое остальных выехали за рубеж. Вместе с тем за последние полтора года ни один сколько-нибудь значительный представитель криминального мира не был арестован. Это свидетельствует о том, что правоохранительные органы сотрудничают с теми, против кого призваны бороться. Что же касается таинственного Пана, то в нем легко угадывается господин Пантюхов.

— Прелестно! — ухмыльнулся Георгий Петрович. — Пинкертоны!

— Таковы основные условия освобождения Ольги Пантюховой, ее домработницы и моего тоже. Если они не будут выполнены, то похитители найдут способ показать эту кассету и по общероссийским каналам ТВ. Более того, они обещают продемонстрировать передачу подобную этой с участием Ольги Пантюховой. Спасибо за внимание!

Георгий Петрович выключил запись и сказал:

— Всем ясно, что с нами начала работать серьезная сила. Я не очень надеюсь обнаружить этих гавриков в Додонове. Но на след там напасть можно. Можно попробовать вычислить наших «лучших друзей» здесь, на месте. Правда, есть серьезные опасения, что эта пакость идет не из области, а из Москвы. У нас там есть прикрытие, есть нужные люди, но немало и таких, которые хотят, чтобы в этом кабинете заседали другие люди. Пока влияние первых посильнее. Однако там, в Москве, наверху, все очень сложно. Республики с полумиллионным населением хотят двусторонние договора с правительством иметь, а области, где по пять-шесть миллионов живет, говорят: чем мы хуже? Но не все. Одни хотят побольше самостоятельности, чтоб поменьше Москве давать и побольше в родном субъекте оставлять. Другие, наоборот, хотят, чтоб Москва их из соски кормила. Самое странное, что Москва сама не знает, что для нее лучше. С одной стороны, область-донор — это хорошо. Но чем лучше у нее дела и чем больше тамошний хозяин чувствует, что Центр от пего зависит, тем больше привилегий себе требует. Область-нахлебник — удобнее, когда речь идет о поддержке курса, но очень неприятно, что она только просит и просит, а взять с нее нечего. Мы сейчас — ни то, ни се. Сами знаете, что мы в Центр кое-что даем, но мало. Для Москвы очень важно, чтобы мы хоть что-то давали, поэтому она сейчас это терпит. Но если найдется некто, который сможет пообещать больше и при этом еще нашуметь в наш адрес… В общем, тогда будет плохо.

Пантюхов внимательно поглядел на лица людей.

Своих людей. Или тех, кого он только считал своими. Вот основная головная боль текущего момента.

Предательство — дело вполне обычное. Всякий с удовольствием идет за тобой, когда тебе рукоплещут, когда ты силен, умен и прекрасно выглядишь. Когда ты оплеван, ослабел, умственно устал и смотришься похуже, начинается время колебаний. Хорошая проверка на вшивость!

Тем не менее надо еще раз напомнить им, что все они — шакалы и гиены, которые кормились львиными объедками.

— Я понимаю, что сейчас многие из вас начнут проявлять волнение. У одних это будет проявляться в нервозности на работе или в семье, у других — в неуверенности при принятии решений, а вот насчет третьих… Надо думать, третьих не будет. В принципе, самое главное — сознавать, что у нас сейчас нет альтернативы, кроме как выдерживать согласованный курс. Неприятно, но факт: в случае, если силы, организовавшие вышепоказанную провокацию, добьются тех целей, которые поставили перед собой, то все мы — подчеркиваю, все абсолютно — попадем в очень сложное положение. При особо удачном стечении обстоятельств нас просто перестреляют, не доводя дело до суда. Каждый из вас должен понимать: его терпят лишь потому, что он облечен властью и от него будет зависеть, когда и с какой визой появится нужная бумажка. Как только это перестанет от нас зависеть, с нами никто не будет считаться. Все, кто числился друзьями, не одолжат даже полушки. А те, кто боялся, будут в морду плевать. Поэтому наша задача одна: отстоять себя в области и защищаться, даже если в Москве все сложится не в нашу пользу.

— До каких пределов? — спросил прокурор.

— До самых крайних… — улыбнулся глава.

Танька Ерохина аж полчаса крыла матом своего обормота за то, что болтанул насчет того, что узнал место, откуда выступал Коровин. Ей вторила Ирка Буркина. Севка, когда за Ванькой прикатил Воронков, вызвался добровольцем. Помимо мата в адрес собственных мужиков, бабы высказали такие же теплые слова и по адресу господина Абрамяна. Стукача растакого-то.

Пока ехали, Воронков настырно расспрашивал Ерохина, что он возил в Додоново, когда и кому.

— Чего-то, Ваня, я в твоем рассказе не понял. Старый, наверно, стал. Как ты тогда в Додоново подрядился, я так и не усек.

— Да обыкновенно подрядился. Свез одному земляку картошку на базар, они там остались, а я покалымить решил. Ну, сперва к вокзалу поехал, там от багажного одному помог мебеля довезти. Потом пообедал в столовой, а оттуда меня один друг нанял для кооператива яблоки перевозить. Прямо у ворот рынка мужик подошел.

— Не запомнил мужика?

— В лицо сейчас не узнаю. Я ж говорю, два года назад это было. Я б вообще этот день не запомнил, если б не это дело с Лехой. Вроде мужик этот в таком светлом плаще был, как бизнесмены ходят. Здоровый, морда крутая. Говорит, пара ходок — и тристa штук твои. Погрузка-разгрузка наша. В смысле ихняя.

— Триста тысяч за пару ездок, говоришь? В 1993 году? Не много ли, а? Совесть не мучила?

Как сказать, Владимир Евгеньевич, — хмыкнул Иван. — В том году у меня месячная зарплата до двухсот недотягивала. А при такой зарплате — какая ж совесть? Хороший калым.

Значит, говоришь, ящики вез. Какие?

Темно было. Я ж сам не грузил и не разгружай Мое дело — баранку крутить.

Много было ящиков?

Опять же, товарищ полковник, я не экспедитор. Сколько погрузили, столько и разгрузили.

Быстро грузили? — спросил Воронков.

— Где-то полчаса, наверно. Разгружали тоже не меньше.

— Сколько человек?

— Шестеро их было, по-моему. На разгрузке другие были.

— Так ты эти ящики прямо на рынке принял?

— Зачем? Подъехали на вокзал, к пакгаузу. Я подальше отошел, покурил, а они грузили.