Попробовать связаться с дядюшкой? Но это вряд ли получится. К поселку Кирсановка лучше не приближаться, а искать дядюшку где-нибудь в городе — полная безнадега.

Уехать к чертовой матери из этой траханой области? Попытка с негодными средствами. И денег нет, и адреса нет, по которому можно укатить. Да и найдут, если захотят.

Спрятаться где-нибудь? У кого? Конечно, заявись сейчас Леха в пятиэтажки и найди там какого-нибудь не полностью спившегося друга, недельку прожить можно. Но ведь рано или поздно друг спросит, чего это Леха тут торчит. И вообще времена, когда поили на халяву, проходят. Зарплата стала делом редким, а это значит, что живут его друзья, оторвавшиеся от земли, скорее всего на платформе мелкого бизнеса. Сигаретами торгуют или гайками, например. И в самом лучшем случае, если войдут в Лехино положение, предложат торговать где-нибудь на базаре. А базар — это стремно. Там всякий народ толчется и вполне может разглядеть Коровина, а потом доложить о его местонахождении Барону. А это — хана. Однозначно, как сказал бы господин Жириновский. Мало того, что самого пристукнут, так еще и друг попадет ни за что.

Но все это пока было чистыми гипотезами и отдаленными перспективами.

Леха почти дошел до гаражей, когда вдруг услышал удивительно знакомый голосок, доносившийся из-за кучи мусора:

— «Ой, Леха, Леха, Мне без тебя так плохо…»

Неделю назад Леха слышал в том же исполнении «Ромашки спрятались, поникли лютики». Правда, тогда этот голос был просто пьяный, а сейчас — явно обалделый.

Вот так: оказывается, Ольга Пантюхова уцелела. Стоило над этим задуматься. Если б она угробилась, то шансов поправить отношения с главой не было бы никаких. Атак… Все-таки кое-что. Леха свернул влево и обошел кучу.

Пантюхова сидела на перевернутом фанерном ящике. В глазах у нее ничего разумного не светилось. Полная тупость и отсутствие всякого присутствия. Пела она только упомянутые две строки, потом замолкала, тупо смотря на собственные колени, через десять-пятнадцать секунд хлопала себя по щекам и опять пела. Видуха у нее была много краше, чем тогда, когда Леха впервые увидел эту свою суженую-ряже-ную. Там, на даче, Коровин видел богатую, но очень ужратую и перегулявшую бабу, а здесь — натуральную бомжиху, хотя и молодую.

Ольга была одета в какое-то грязно-желтое ситцевое платье в зеленый цветочек, обдрипанную вязаную кофту коричневого цвета с просторными дырами на локтях и пуговицами трех разных сортов, драные нейлоновые колготки малинового цвета и рваные шлепанцы старушечьего образца. Лицо было перемазано в саже, поцарапано, руки окорябаны, волосы всклокочены и перепуганы. Жуть! Леха подошел не без робости. Вряд ли у нее при себе пистолетик остался, которым она чуть собственную охрану не перестреляла, но ногти у нее сохранились, не все обломала, когда из-под развалин вылезала. Лехе лишних царапин на роже не требовалось.

Вообще-то он уже сомневался, стоит ли подходить, но тут Ольга посмотрела на него и вполне здравым голосом спросила:

— Это ты?

— Я, — ответил Леха.

— Жив?

— Кажется.

— А я еще не знаю, жива или нет. — Это прозвучало менее разумно, чем первая фраза.

— Жива, жива, — успокаивающим тоном сказал Леха.

— Не верю. Ты сам-то живой? Уверен?

— Должен быть… — пробормотал Коровин, но почему-то оглянулся по сторонам. Он видел как-то в клубе по видику американский фильм, где мужик помер, но для самого себя казался живым. Только удивлялся поначалу, что его никто не замечает. Хрен его знает… Он ведь тоже, выбравшись из развалин, никем замечен не был. На секунду или чуть больше стало даже весело. Надо же! Ежели уже помер, так ничего не страшно! «Не задушишь, не убьешь», как в старой-престарой песне пелось. И можно себе гулять невидимым по белу свету… Ни жрать, ни пить не надо, ни денег никаких… Лафа!

Но уже через секунду или больше, когда Леха поддал ногой ржавую банку из-под каких-то консервов, все это приятное, хотя и дурацкое наваждение ушло как дым. Нет, ничего такого сверхъестественного с ним не стряслось. Жив он, и Ольга тоже жива, со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями.

— Все нормально, — главным образом убеждая еще раз самого себя, произнес Коровин. — Мы живы. Дом взорвался, а мы живы.

— Жалко, — вздохнула Ольга, — на фиг это нужно?

— Пригодится… — сказал Леха, хотя не был в этом уверен.

— Ты так считаешь? — Ольга поднялась с ящика и внимательно посмотрела на Коровина. Леха сделал шажок назад, чтоб она не смогла сразу в рожу вцепиться, но, как оказалось, зря. Сегодня Пантюхова не была агрессивно настроена.

— Тогда надо идти куда-то? — спросила она. Леха даже удивился. Впечатление было такое, что если б Коровин сказал, что, мол, никуда идти не надо, а лучше остаться здесь, на свалке, то она не возмутилась бы, а спокойно приняла это идиотское решение.

Но Леха, конечно, идиотом не был, а потому сказал, причем с интонациями очень похожими на те, что прозвучали в голосе Ольги, то есть немного чокнутыми, рассеянно-вялыми:

— Да. Надо куда-то идти.

Ольга встала и взяла Леху под руку. Славная пара — гусь да гагара! Пошли по тропинке между мусорных куч. Похоже, что их сюда прямо кузовами сваливали. Вонь, конечно, была, но не очень густая, потому что ветерок тут гулял.

Протиснулись через узкий проходик между гаражами и очутились на нешироком проезде, разделявшем две линии гаражей. Тут не было никого, кроме группы мужиков, оживленно возившихся около обтрюханного «москвичонка». Правда, один из них повернулся, услышав шаги, поглядел с подозрением на странную парочку, но ничего не сказал. Бомжи в этих местах, должно быть, встречались часто и особых опасений у жителей не вызывали. Скорее всего подозревать их в подготовке угона никто из автомобилистов не стал бы. Да и не нашлось бы дурака, который решился бы взломать гараж на глазах публики.

Само собой, что у Лехи и в мыслях не было ничего угонять, тем более что он толком не знал, как это делается. Поэтому они с Ольгой, миновав автолюбителей, шмыгнули в промежуток между двумя «ракушками» во втором ряду.

Это был задний двор пятиэтажки, серой, изрисованной мелом и краской, с решетками и выбитыми стеклами в окнах первого этажа. Куча мусора и здесь громоздилась горой, начинаясь прямо от задней стены гаража и заканчиваясь метрах в трех от нее, у переполненных мусорных бачков. Очередное ведро тащила какая-то обрюзгшая старуха в драном халате. Изрыгая перегар и бессмысленные матюки, она дотащила ведро до бачков, вытряхнула — в бачки при этом, конечно, ни черта не попало. Потом поглядела на Леху с Ольгой и еще мату добавила. Просто так, без адреса. И пошла, брякая ведром, шаркая синими ногами, украшенными варикозными шишками…

Обошли «хрущевку» с торца. Леха припоминал, нет ли тут кого знакомых. Но припомнить не мог. Потому что выпало из головы, а пятиэтажки были на одно лицо. Да и самих друзей помнил только по кличкам, на которые они могли теперь и не отозваться.

В промежутке между пятиэтажками было что-то вроде скверика с детской площадкой. Качели были давным-давно сорваны, карусель развинчена, а в песочницу устроился по большой нужде какой-то рыжий кобель непонятной породы и, судя по всему, бесхозный. От дерева до дерева были протянуты веревки, и на них кто-то бельишко сушил. Из подъезда выскочили трое пацанят лет по двенадцати и, долбая друг друга мешками для сменной обувки, с визгом побежали — должно быть, в школу. Из другого вышли двое более солидных, на пару лет постарше. Эти с ходу достали сигареты и деловито двинулись куда-то в противоположном направлении, попыхивая дымком.

Нет, Леха никак не мог придумать, куда идти.

Надо было хоть припомнить, в какой пятиэтажке чаще всего бывал. Вроде бы вот в той, где трансформаторная будка с надписью «NIRVANA».

Будка стояла посреди дворика. Тут тоже была небольшая свалочка, и жирный кот, неизвестно от чего разжиревший, подкрадывался к стайке воробьев, пытавшихся расклевать выброшенную кем-то зеленую от плесени булку.