«Державные боги…» Державные боги, Властители радостных стран! Устал я от трудной дороги, И пылью покрылися ноги, И кровью из ран. «Так надо, так надо», – Мне вещий ваш ворон твердит. В чертогах небесных отрада, – За труд и за муки награда, За боль и за стыд. Меня бы спросили, Хочу ли от вас я венца! Но вашей покорен я силе, Вы тайно меня победили, И к вам я иду до конца. А есть и короче, Прямой и нетрудный есть путь, Лишь только в безмолвии ночи Мгновенною молнией в очи Себе самовольно блеснуть. Его отвергаю, Я вам покориться хочу. Живу и страдаю, и знаю, Что ваши пути открываю, Иду и молчу. «Моя печаль в полночной дали…» Моя печаль в полночной дали, Росой обрызгана, легла. В единственной моей печали, В безмолвной и туманной дали, Вся жажда жизни умерла. Ещё одной я вею страстью. Ты, буйный ветер, страсть моя. Ты научаешь безучастью, Своею бешеною властью Отвеяв прелесть бытия. Всех чар бессильно обаянье, И ни одной преграды нет. Весь мир – недолгое мечтанье, И радость – только созерцанье, И разум – только тихий свет. «В паденьи дня к закату своему…» В паденьи дня к закату своему Есть нечто мстительное, злое. Не ты ли призывал покой и тьму, Изнемогая в ярком зное? Не ты ль хулил неистовство лучей Владыки пламенного, Змия, И прославлял блаженный мир ночей И звёзды ясные, благие? И вот сбылось, – пылающий поник, И далеко упали тени. Земля свежа. Дианин ясный лик Восходит, полон сладкой лени. И он зовёт к безгласной тишине, И лишь затем он смотрит в очи, Чтобы внушить мечту о долгом сне, О долгой, бесконечной ночи. «Оргийное безумие в вине…» Оргийное безумие в вине, Оно весь мир смеясь колышет. Но в трезвости и в мирной тишине Порою то ж безумье дышит. Оно молчит в нависнувших ветвях, И стережёт в пещере жадной, И, затаясь в медлительных струях, Оно зовёт в покой прохладный. Порою, в воду мирно погрузясь, Вдруг власть безумия признает тело, И чуешь ты таинственную связь С твоей душой губительного дела. «Я томился в чарах лунных…» Я томился в чарах лунных, Были ясны лики дивных дев, И звучал на гуслях златострунных Сладостный напев. В тишине заворожённой От подножья недоступных гор Простирался светлый и бессонный, Но немой простор. К вещей тайне, несказанной Звал печальный и холодный свет, И струился в даль благоуханный, Радостный завет. «Стремленье гордое храня…» Стремленье гордое храня, Ты должен тяжесть побороть. Не отвращайся от огня, Сжигающего плоть. Есть яд в огне; он – сладкий яд, Его до капли жадно пей, – Огни высокие горят И ярче, и больней. И как же к цели ты дойдешь, Когда не смеешь ты гореть? Всё, что ты любишь, чем живёшь, Ты должен одолеть. Пойми, что, робко плоть храня, Рабы боятся запылать, – А ты иди в купель огня Гореть и не сгорать. Из той купели выйдешь цел, Омыт спасающим огнём… А если б кто в огне сгорел, Так что жалеть о нём! «Меня печаль заворожила…» Меня печаль заворожила, – И как её разворожить? Томит, что прежде мною жило, Что жадно хочет мною жить. И вся земля моя страдает, Томится весь её простор, – Здесь каждый ландыш увядает, И угасает каждый взор. Но где ж начало всех страданий? Увы, во мне же их исток! Не я ли сам хотел желаний! Не я ли сам к себе жесток! Но если я – творец томленья, То что ж ропщу я, что тужу? Блаженной правдой примиренья Мою печаль разворожу, – И по извилистым дорогам Увижу правые пути, – По крутоярам и по логам Без утомления идти. «Ты не бойся, что темно…» Ты не бойся, что темно. Слушай, я тебе открою, – Всё невинно, всё смешно, Всё Божественной игрою Рождено и суждено. Для торжественной забавы Я порою к вам схожу, Собираю ваши травы, И над ними ворожу, И варю для вас отравы. Мой напиток пей до дна. В нём забвенье всех томлений; Глубина его ясна, Но великих утолений Преисполнена она. Вспомни, как тебя блаженно Забавляли в жизни сны. Всё иное – неизменно, Нет спасенья, нет вины, Всё легко и всё забвенно. |
