Напрасно увлеченный Митрий кричит:

— Бейте их, бейте, на крыше!..

Рядом с Митрием — рабочий, штык у него отстегнулся, и, прилаживая его, он взглянул на крышу.

— Что мертвых бить-то!

И Митрий догадался, что фигуры на крыше — это такие же мертвые чучела, как мертвые звери помещика, и бить их незачем. Двери — вот устремление толпы. Вот куда нужно направить удар.

— Чей это дом, братишки? — спросил он у рабочего. — Земли за ним много?

— Дом?! Зимний дворец это, царский дворец, понимаешь?

Из дворца все реже доносились выстрелы. Двери не выдержали, и, напирая на них, ринулась внутрь голова толпы.

Снега пали широкие и твердые. К урожаю. Глубоко увязая в таких снегах, вернулся Митрий в деревню. Молча оглядел обступивших его крестьян, раздвинул руками толпу, словно для того, чтоб больше места занимало его слово, и, прерывая чей-то вопрос "как?", ответил:

— Устроилось.

1924

Нужна была ленинская рука, чтобы включить рубильник революции.

Пушка с Петропавловской крепости дала сигнал к восстанию.

Восстание началось!

Центр города оцеплен. Мосты в руках восставших. Теперь они решают — вздыбить мосты над Невой, преградить путь контрреволюции или предоставить их для колонн спешащих рабочих, солдат, матросов.

Вокзалы в руках рабочих дружин… Телеграф взят… Телефонная станция в распоряжении Смольного… Радиостанция настраивается на дальние волны… Банковские сейфы под охраной рабочих.

Но победа будет полной, когда будет арестовано Временное правительство. А оно засело в Малахитовом зале в Зимнем дворце.

Зимний дворец холодно сверкает зеркальными стеклами, он ярко освещен внутри, словно там в разгаре бал. Но не слышно музыки, у подъезда не стоят кареты, только юнкерские патрули нарушают тишину, топая подкованными сапогами. Автомобили перестали сновать у подъезда Зимнего, их задерживают красногвардейцы, окружившие кольцом Дворцовую площадь. Кольцо сжимается. В Малахитовом зале идет заседание. На повестке дня один вопрос: "Как задушить революцию". Но история уже внесла поправку: "Как спастись" — решают министры.

Смольный светится не только изнутри, но и снаружи. Огромные костры полыхают на площади. В настежь раскрытые ворота вереницей тянутся грузовики, входят колонны Красной гвардии, снуют самокатчики.

Как два факела, светились в эту ночь в темном Петрограде Зимний и Смольный. Один — чтобы погаснуть навсегда, другой — чтобы пылать века.

В Зимнем заседало Временное правительство. Заседало последний раз.

В Смольном действовал Военно-революционный комитет — первый орган власти пролетариата.

Ураган достиг наивысшего напряжения, но он теперь управляем, он страшен тем, против кого направлен, направлен ленинской рукой.

Революция победила!

В 10 часов утра 25 октября Владимир Ильич пишет короткое воззвание "К гражданам России!". Десяток строчек вместил в себя результат борьбы десятилетий.

"Временное правительство низложено…

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!"

Вечером должен открыться Второй съезд Советов. Меньшевики и эсеры готовы заступиться за Временное правительство, которое уже блокировано в Зимнем дворце. За час до открытия съезда крейсер "Аврора" дал сигнал к началу атаки Зимнего.

Владимир Ильич каждые пятнадцать — двадцать минут посылает самокатчиков к Зимнему. И каждые пятнадцать — двадцать минут получает рапорт: Зимний блокирован. Кольцо сжимается. Кольцо сжалось, начался штурм. И наконец сообщение: Зимний дворец, где засели под охраной юнкеров и женского батальона члены Временного правительства, взят штурмом революционных войск в 2 часа 10 минут в ночь с 25 на 26 октября. Министры арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Керенский бежал.

В одной из комнат Зимнего сидит простоволосая бывшая сестра милосердия бывшего женского батальона. На ней френч бывшего министра-председателя. Керенский содрал с нее платье и головную повязку и в этом наряде пробрался между штурмующими красногвардейцами — они женщин не трогали. Керенского в темном переулке ждала американская машина под американским флагом.

— Какие потери с нашей стороны при штурме Зимнего? — спрашивает Владимир Ильич связного.

— Шесть человек убито.

Ценою этих шести человек спасены жизни сотен тысяч, спасены миллионы. Какая бы резня началась, если бы сигнал к восстанию опоздал и войска правительства Керенского были направлены против пролетариата.

Это бескровная революция, самая бескровная революция в истории человечества.

Меньшевики и правые эсеры покинули съезд. Их проводили возгласами: "Дезертиры! Предатели!.."

— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась! — слышит Рахья голос Ленина.

Рахья видит счастливое Ленина лицо и плачет: "Черт возьми, какой ты счастливый, Рахья, что дожил до этой минуты".

Заседание съезда закончилось.

Свердлов трогает Владимира Ильича за рукав:

— Владимир Ильич, вам надо отдохнуть.

— Да, да, — соглашается он, хотя на лице не видно следов усталости. — Где бы поближе к Смольному?

— Пожалуйте ко мне на квартиру, — приглашает Бонч-Бруевич — старый товарищ по партии, по эмиграции. — Надежда Константиновна уже там.

Светает.

Владимир Ильич выходит из Смольного, по привычке, установившейся за сто десять дней подполья, сжимает виски, чтобы приладить парик, и смеется звонко, раскатисто.

— Это просто восхитительно! — говорит он, сняв кепку и проведя ладонью по лысине.

Окружающие Смольный улицы походят на муравейник.

— Как с газетами? — спрашивает Владимир Ильич.

— Все буржуазные газеты закрыты. Сегодня уже не выйдут, в редакциях произведен обыск, бумага реквизирована.

— Надеюсь, все сделано корректно и по закону, по закону повой власти? — допытывается Владимир Ильич.

— Да, да, комиссары имели предписание Ревкома, — отвечает Бонч-Бруевич.

На оживленное лицо Владимира Ильича набежала тень.

— Кстати, Владимир Дмитриевич, — обращается он к Бонч-Бруевичу, — сегодня же надо выписать охранную грамоту Георгию Валентиновичу.

— Плеханову? — удивляется Бонч-Бруевич.

— Да, да, иначе у него могут быть неприятности, кто-нибудь из наших вспомнит о его позиции, и заберут его как контрреволюционера.

— М-да, — покачал головой Владимир Дмитриевич. — А вы знаете, что Плеханов выступил с воззванием к питерскому пролетариату?

— Ну-ну? — заинтересовался Владимир Ильич. — К чему же он на сей раз призывает?

— Говорит, что напрасно питерский пролетариат взял власть в свои руки, накликает разные беды и тяжкие последствия.

— Ну, бог с ним, как говорят. А молодым членам партии надо его изучать, изучать все написанное Плехановым по философии, это лучшее во всей международной литературе марксизма. Без этого нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом. Мы введем философию Плеханова в серию обязательных учебников коммунизма.

— А как поступить с Алексинским?

Владимир Ильич только брезгливо махнул рукой.

— Вы знаете, удивительно бодрое утро, даже спать не хочется.

— Ну уж нет, спать, спать и спать, — говорит Бонч-Бруевич.

— Спать, спать, — говорит Надежда Константиновна, встречая его в квартире. — Ни о чем сейчас разговаривать не будем.

— Ну, спать так спать, — согласился Владимир Ильич.