От спектакля к спектаклю театр обогащался новыми жанрами. Райкин пробовал, искал, включая в свои поиски труппу театра. Вначале в спектаклях появились персонажи, с которыми Райкин выступал на Всесоюзном конкурсе. Потом пришли новые герои. Расширялись границы изображаемого. Раздвигались жанровые рамки спектакля. Райкин пробовал свои силы в куплете и фельетоне. Прибегал к трансформации, сочетая ее с перевоплощением. Конферанс еще больше приобретал черты интермедии, органически связанной с общим замыслом действия. На авансцене действовали герои «блицминиатюр» — поразительных по своей остроте и меткости молниеносных актерских зарисовок.

Так постепенно складывался облик искусства, которое связывалось с именем Райкина и впоследствии получило название «театр Райкина».

В одной из зарубежных стран у Райкина была такая необычная встреча. Человек в церковном облачении пришел познакомиться с советским артистом. Он посмотрел спектакль Театра миниатюр и хотел рассказать руководителю театра о своих впечатлениях.

Для начала знакомства он рассказал Райкину о себе. Ему около семидесяти лет. Много лет назад, потеряв жену и сына, он решил порвать с «мирской» жизнью и ушел в монастырь.

Разговор с этим человеком был любопытным, особенно для актера, который умеет слушать и наблюдать. Одна фраза, произнесенная им, привлекла внимание Райкина, насторожила его.

— Всякий театр морален, — сказал этот человек, и в голосе его прозвучала убежденность.

— Всякий? — переспросил Райкин. — И стриптиз тоже?

Новый знакомый не ожидал, видимо, этого вопроса и ответил лишь после некоторой паузы:

— Да. Тоже. Конечно, в своем роде…

Стрип-тиз — это довольно распространенный на зарубежной эстраде жанр раздевания. Для этого жанра пишутся специальные пьески, обозрения, ставятся номера. Об одной из таких «миниатюр», которую Райкин видел в театре варьете, он и заговорил с монахом.

Суть «миниатюры» была в следующем. Женщина подала в суд на портниху, которая испортила ей платье. На сцене — три женщины: портниха, заказчица и судья. Судья облачена в черную, наглухо закрытую мантию. Две другие женщины одеты, наоборот, довольно легкомысленно. Заказчица настаивает на том, что платье сшито из рук вон плохо. Портниха оспаривает это. Между ними происходит перепалка.

— Но ведь платье хорошо сидит, — пытается уверить портниха.

— Плохо, плохо, плохо! — упорствует заказчица.

— Ну, знаете, чтобы судить об этом, — замечает портниха, — нужно иметь хорошую фигуру.

После нескольких незамысловатых реплик начинается самое главное, во имя чего поставлена эта «миниатюра». Заказчица снимает с себя платье и остается почти оголенная. Снимает платье и портниха, чтобы сначала тоже показаться в оголенном виде, а потом доказать, что на хорошей фигуре платье выглядит иначе. Судья опускается на колени рядом с портнихой и таким образом ведет «следствие». Но судья тоже женщина, она не может долго оставаться беспристрастной. Распахивается черная мантия, а под ней голая женщина. Судья хочет примерить платье.

— Вы считаете, что и эта миниатюра моральна? — спросил Райкин у своего собеседника.

Монах, признававший в искусстве буржуазную мораль, уклонился от прямого ответа.

Райкин знал своего зрителя и понимал, что этот зритель считает моральным. Из этих представлений и запросов и складывался образ спектакля «театра Райкина». Видел он этого зрителя не только в нашей стране, но и за рубежом.

Однажды в Чехословакии Райкину предложили выступить по телевидению в передаче «Сто минут». Это обычно бывают разнообразные программы, составленные по принципу газеты или литературного журнала. Здесь можно познакомиться с новым фильмом, с новым музыкальным произведением, со стихами Незвала в исполнении какого-нибудь актера, можно увидеть виды Праги или новейшие моды…

Райкин приехал в телевизионную студию из санатория в Карловых Варах, где он тогда отдыхал. Представлял его зрителям и вел программу драматург Павел Когоут, известный у нас в стране как автор пьес «Хорошая песня» и «Такая любовь». Когоут знает русский язык и был одновременно переводчиком.

В самом начале передачи он сообщил зрителям, что доктор Филипп из санатория, где отдыхает Райкин, запретил советскому актеру отлучаться, что Райкин приехал в телестудию тайком и что никто не должен говорить об этом доктору Филиппу.

Затем, после беседы с Когоутом, Райкин показал телезрителям несколько миниатюр.

На другой день, где бы он ни появлялся, его сразу же узнавали. И первое, что слышал Райкин от совсем незнакомых людей, было: «Мы ничего не скажем доктору Филиппу». На улицах, в магазине, в автобусе каждый считал своим долгом заверить его в этом.

А сам доктор Филипп, встретив Райкина в санатории, с улыбкой поспешил к нему навстречу:

— А мне никто ничего не сказал.

Был однажды такой случай на крупном строительстве в Сибири. Когда на огромной открытой площадке у раковины собралось более трех тысяч строителей и начался спектакль, Райкин заметил, что человек, сидящий в первом ряду, почти совсем не смотрит на сцену. То он опустит голову на грудь и закроет глаза, то упрется локтями в колени, обхватив голову руками. Стоит ли говорить, как мешает такой зритель актеру. Любая реакция не выводит его так из равновесия, как полное равнодушие и невнимание.

В антракте к Райкину за кулисы пришел представитель профсоюзной организации стройки. Пришел специально для того, чтобы сказать, что начальник строительства просил артистов извинить его, но на второе отделение он остаться не сможет.

— А который это начальник строительства? — спросил Райкин.

— В первом ряду сидит… Он болен, температура у него высокая… Просил извинить…

— Так зачем же он с температурой пришел на концерт?

— Из внимания пришел.

В этих словах Райкину внезапно открылось очень многое. Это и есть зритель его театра. Театра, который, как и зритель, хорошо понимает, что не все в искусстве «морально» и что существуют между людьми отношения, в основе которых лежит уважение к труду, и что во имя этого радостно жить и трудиться в недавней сибирской глуши, и поднимать целину, и бороздить в штормовую погоду моря и океаны, и подниматься в стратосферу, и вгрызаться в недра земли, и прокладывать дороги в пустынях, и каждый день выходить на сцену, чтобы отдавать всем этим людям огонь своего таланта.

Все чаще у нас прибегают к понятию «театр Райкина». При этом иногда определяют этим понятием не только то, что связано со спектаклями Ленинградского театра миниатюр, но и жанр, созданный искусством Райкина-актера.

Между рецензентами идет открытая и скрытая борьба, в основе которой, на мой взгляд, лежит простое недоразумение. Поборники театрального ансамбля сетуют на то, что в спектаклях Театра миниатюр Аркадий Райкин подчас заслоняет других актеров. При этом дело принимает иногда комический оборот. Так, один из рецензентов умудрился написать о другом, вполне заслуживающем того актере театра, почти ни разу не упомянув имени Райкина. А так как без этого обойтись было невозможно, говоря о Театре миниатюр, то Райкина в статье называли партнером. Вот оно, истинное понимание ансамбля!

Мне представляется более справедливой другая точка зрения, ибо она исходит из точного понимания того, что лежит в основе искусства, получившего название «театр Райкина». Приведу только два высказывания самого последнего времени.

В рецензии «Литературной газеты» на спектакль «Любовь и три апельсина» есть слова, с которыми невозможно не согласиться: «Никто не скажет: „Сегодня я иду на новый спектакль Ленинградского театра миниатюр“. Каждый скажет: „Я иду на Райкина…“ Лирическое общение зала с Райкиным всегда содержательно, ибо за этим стоит самораскрытие артиста, его тема, его герой… Как не может быть концерта Гилельса без Гилельса или Журавлева без Журавлева, так не может быть спектакля Райкина без Райкина».