Райкин выходил на авансцену, смотрел на свои часы.

— А на ваших сколько? — спрашивал он.

— У меня без пяти минут… — отвечали ему.

— А у вас?

— Без четырех.

— А у вас?… Как хорошо было бы, если бы во всем мире все часы шли одинаково. А то мы говорим: уже пора, а в Нью-Йорке отвечают: а по нашим еще рано…

«Дядя Сэм разоряет малые страны» (киноэпизод к спектаклю).

Райкин со сцены, хочет говорить о том, что сегодня волнует его современников. В спектакле «Вокруг света в восемьдесят дней» он снова появлялся в образе Чаплина. Это была уже не просто маска, а попытка создания характера. В этом образе Райкин воплощал свои думы о Чаплине. Он словно говорил: «Разве нет в мире более смешного, более гуманного, более сентиментального актера, чем Чарли Чаплин? Вероятно, есть. Но у Чаплина из смешного, гуманного, сентиментального вырастает трагедия маленького человека. Трагическое окрашено иронией, и потому трагедия становится еще глубже. Его герой не страдает, а улыбается, но улыбка не снимает страдания, а лишь подчеркивает его». Новое появление Райкина в образе Чаплина было свидетельством зрелости актера. Со сцены театра Райкин заговорил о мире, о человеке, о великом гуманизме эпохи.

Райкин, возможно, будет еще воплощать в своих спектаклях и образы классической драматургии. Вполне возможно, он обретет свое место в кинематографе. Но искусство «театра Райкина» — прежде всего искусство эстрадное. Сила его в многожанровости, в богатстве выразительных средств сатирического театра, в современности и «сиюминутности».

Фельетон «Гостиница Москва», исполнявшийся Райкиным в одной из программ театра, принадлежит к наиболее интересным работам актера в этом жанре. Райкин нашел свою форму эстрадного фельетона. Не монолог, столь принятый на эстраде, а, если можно так сказать, фельетон-спектакль. Актер играет его, а не читает. Он ищет средства для драматического раскрытия образов, создает живые сценки, всегда имеющие внутреннюю, сюжетную основу.

Галерея разнообразных персонажей представлена в фельетоне «Гостиница Москва». Райкин наделяет их живыми характеристиками, ведет острый диалог, который сопровождается мимикой и очень точным, выразительным жестом. Его герои приехали сюда из разных городов, из разных республик. У каждого здесь свои дела, свои интересы. У каждого свой круг забот, свой мир, свое отношение к тому, что он видит. Но с какой гордостью советские люди говорят о родной земле, о замечательных соотечественниках, о Москве.

Райкин очень комично рисовал своих положительных героев. Он пользовался различными комедийными приспособлениями, отнюдь не заботясь о смягчении их или притушевывании. Порой даже казалось, что он выпячивает комические черты героев фельетона. А положительное в облике героя от этого не становилось менее значительным.

Есть у нас теоретики, которые любят говорить о «положительной сатире». Их рассуждения, далекие от понимания жанра, напоминают того райкинского персонажа, который на спектакле Театра миниатюр говорит актеру такие слова:

— У нас огромные достижения, колоссальные успехи, а вам смешно?

Актер пытается объяснить своему критику:

— Но ведь речь идет не об успехах, а о недостатках.

Эти слова совсем повергают в ужас райкинского оппонента.

— Тем более, — говорит он. — У нас недостатки, а вам смешно!

Райкин полемизирует с такого рода точкой зрения. Он последовательно утверждает и отстаивает принципы комедийного, сатирического спектакля. Нет, он никому не собирается отдавать оружие смеха, которым так отлично владеет. «Положительная сатира» предпочитала бы, вероятно, молчать о недостатках. Зайдите в избу к такому критику Райкина, и вы увидите, сколько сору скопилось в ней. И дышать уже трудно, и все углы забиты, но зато так спокойней. А вот смеяться — это дело темное. Райкин смеется, но над чем? Этот человек с пышными лохматыми бровями очень боится смеха. Он хочет казаться «правильным», но всмотритесь в него повнимательней, и вы увидите, что он стоит совсем рядом с другим райкинским персонажем, хотя внешне у них платформы разные.

Брови у этого другого такие же лохматые, голова лысая, но с игривой прядью для маневренных целей, губы узенькие, всегда таинственно поджатые. Вы смотрите на этого субъекта и точно знаете, что он сейчас вам скажет неприятное. И вы не ошиблись. Вот уже задвигались брови, чуть приоткрылись губы, и вы услышали вначале что-то не очень значительное. Он открывается вам не сразу. А открывается ли он вообще?

Райкин читает фельетон.

Ему, видите ли, не нравится многое в нашей жизни. Он помнит, как было раньше, и «наслышан» о том, что сейчас за границей. Вот, например, погода или смена лета, осени, зимы, весны.

— Когда-то была весна… Весна и все залито… Наводнение… Вот это весна… А сейчас?.. Вот у них, там… У них дело другое… Времена года… Все продумано! Одно за одним, одно за одним. Вот это да! А у нас? Нет, у нас тоже кое-что есть… Но не то. Не-ет!..

Говоря: «вот у них, там», Райкин делает такое движение бровями, словно закидывает их за океан, а слова «нет, у нас тоже кое-что есть» он произносит с такой снисходительной и в общем кислой миной и сопровождает эти слова таким округлым пренебрежительным жестом, что вам невольно слышится интонация человека, который говорит: «У нас недостатки, а вам смешно!» Разумеется, только интонация его. Таких слов он никогда не скажет. В том-то и дело, что говорят они разное, а сущность получается одна. Против этой сущности и борется «театр Райкина». Против тех, кто не критикует, а клевещет, и против тех, кто боится смеха как нарушителя привычного покоя.

В фельетоне «Гостиница Москва» Райкин предстает как юморист. Здесь нет, пожалуй, ни одного сатирического персоналка, а зрители смеются. И действительно: у нас огромные достижения, и люди чувствуют свою силу. Ведь точно так же, от полноты счастья, смеяться будут и при коммунизме. Это смех, как говорил Луначарский, веселый, уже знаменующий отдых. Райкин соединяет в этом фельетоне, как и в некоторых других своих работах подобного же рода, комедийное с лирическим. Лирика органически присуща дарованию актера. Райкин говорит об этом:

«Я всегда стараюсь найти лирику в образе. Лирика очень человечна. Я с удовольствием играю в театре такие миниатюры, как „Жизнь человеческая“, „Разговор холостяка“, „Жанна на шее“, читаю лирические монологи. Хочется выразить в образе душу героя. Когда то же самое хочет сделать писатель, у него все гораздо проще. Он берет перо, лист бумаги, макает перо в чернила и, как говорится, „вся душа наружу“. У актера это много сложнее. Между ним и героем стоит еще автор. Мне трудно было бы сказать, что здесь я больше лиричен, а здесь меньше. Лирику в наших спектаклях нельзя отделить от всего остального. Она присутствует как необходимая краска в общей программе, где есть и комедийные, и сатирические, и лирические эпизоды. Потому что человек нам всего дороже. Лирика и в разговоре со зрителем об очень простых вещах, и в интонации, и в песенках. Мне ближе всего не просто юмор, а юмор, окрашенный чувством».

«Когда-то была весна… Весна и все залито… Наводнение… Вот это весна…»

Такой вот юмор, окрашенный чувством, характерен для всего комедийного творчества Райкина. Быть может, это и есть одна из наиболее примечательных особенностей его актерской индивидуальности: в нем одном гротеск уживается с лирикой, человеческая простота с «кусательной сатирой». Смех приближает к нам его героев в фельетоне «Гостиница Москва» и возвеличивает положительное, но там, где в силу вступает сатира, там актер не знает пощады. Как безжалостно рисует он некоторых своих сатирических персонажей, как резко обнажает свойственные им пороки, как густо кладет краски, чтобы подчеркнуть их моральное уродство! Смех приговаривает и не отдает на поруки, потому что совесть, честь, свойства человеческой души на поруки не отдаются.