— Ложись, сосни, старина, — предложил он.

Соснуть бы хорошо, но я остался на своем посту на переднем сиденье. Такая уж у нас работа — иногда приходится трудиться допоздна.

Когда я проснулся, мы были снова на улице с трещинами на мостовой, где жил Даррен Куигли. Дом был погружен в темноту — никаких голубых всполохов от экрана телевизора. Мы оставили машину на улице и пошли к двери — Берни не таясь, а я все-таки соблюдая осторожность. Интересно, получилось бы у меня шуметь при ходьбе? Но теперь было не время задаваться этим вопросом. На сей раз мы не стали стучать в дверь Даррена. Берни просто пнул ее ногой и открыл. Бах! Полетели щепки! Мне понравилось. Давненько мы не проделывали ничего подобного. Мы быстро вошли, и Берни посветил фонариком во все углы. Даррена в передней комнате не оказалось. Мы поспешили по коридору и обыскали всю убогую конуру. Никаких следов хозяина. Берни посветил на банки из-под пива на полу. По всему жилищу валялись окурки и грязные тарелки.

— Следов насилия нет, — пробормотал напарник, — но как знать, что тут случилось. — Он направил луч фонарика на плоский телевизор. Что такое? Из стены тянулся кабель антенны, а сам телевизор исчез.

— Чет, у тебя голова не болит? У меня болит.

Нет, у меня болит плечо, но не сильно — можно считать, вообще не болит. Я подошел к Берни и прижался мордой к его ноге.

Я лежал спиной к двери в залитой солнцем передней. Как следует потянулся, помахал лапами и почувствовал что-то странное — нет, не боль: необычно тянуло в плече. И тут все вспомнил. Ну если не все, то самое главное: великана с битой. А что еще? «Читос». Поднялся и пошел на кухню. Миска для еды пуста. Но я все равно ее вылизал. Миска для воды полная. Я немного полакал, вода была несвежая, даже на поверхности немного запылилась. Но жажда была настолько сильной, что я пил и пил, расплескивая воду вокруг. В это время на кухонном столе зазвонил телефон, и из автоответчика послышался голос:

— Берни Литтл? Это Марвин Уинклман.

Марвин Уинклман? Голос был знакомым. И тут до меня дошло: это же тот тип с зачесанными на лысину волосами, который проходит по делу о разводе и который дал нам билеты вы цирк.

— Я о том мерзавце, с которым изменяет жена… Я передумал — хочу, чтобы вы им занялись. Приступайте как можно быстрее. — Щелк.

Дом снова погрузился в тишину, только слышался храп Берни. Он храпит очень красиво, будто накатывают на берег океанские волны, — звук, который я слышал всего раз, когда мы ездили в Сан-Диего. Мы, я и Берни, занимались там серфингом. К этому я еще когда-нибудь вернусь. А пока я потрусил по коридору взглянуть на напарника.

Он лежал на кровати, закинув за голову руку, как был с вечера одетый, даже в ботинках. Я подошел ближе. Его грудь поднималась и опускалась. Я заметил на голове повыше уха немного запекшейся крови. Забрался на кровать и устроился рядом. Берни храпел.

Прошло сколько-то времени, телефон зазвонил опять — не мобильный напарника, который лежал рядом с ним на подушке, а тот, что стоял на кухне. Не открывая глаз, Берни схватился за мобильник, запутался с кнопками и наконец ответил:

— Алло?

А я услышал в автоответчике на кухне голос Уинклмана. И в моем мозгу стала обретать форму мысль о людях и их технических штучках.

— Что такое? — Телефон выскользнул у Берни из руки и упал на пол. Его глаза открылись, но не одновременно, а сначала один, затем другой, и это, сам не знаю почему, меня встревожило. Он сел, и на его лбу резче обозначилась зигзагообразная борозда. — Кто это? — В этот самый момент Уинклман перестал говорить. Берни посмотрел на меня. — А, это ты, Чет. Привет. Как дела? — Он потрепал меня по шее. Я стукнул по одеялу хвостом. — Хороший мальчик. — Он огляделся. — День в полном разгаре. Не здорово. — Он потер лицо, встал и направился в ванную. — Черт меня побери…

Звякнула склянка с таблетками, Берни взялся за зубную щетку, включил душ. Из-под двери потянуло паром. Вскоре напарник запел, и я узнал мелодию «Сегодня он меня разлюбил». В последнее время эту песню мы слушали очень часто в машине, но не могу сказать, что она из моих любимых. Другое дело «Это меня тоже ранит» — когда Элмор Джеймс проводит по струнам гитары металлической пластинкой, глубоко в ушах происходит нечто такое, что я не могу передать. Я поднялся, пошел на кухню и сел рядом с миской для корма, хотя это вышло совершенно случайно.

Появился Берни — он пришел в себя и выглядел великолепно: никакой запекшейся крови и зигзагообразных борозд на лбу.

— Никто, случайно, не проголодался? — спросил он. Мой напарник чертовски догадлив. От кого-то недавно я слышал такие же слова. Я попытался вспомнить, но вскоре оставил эту затею. — Что скажешь насчет салями? У нас вроде бы еще оставался запас. — Берни открыл холодильник. Салями? Еще бы! Я точно знал, что салями там лежит, но Берни нашел ее не сразу. — Что-то не вижу… ах вот. — Он отрезал толстый кусок, разделил на ломтики и несколько штук смешал мне с сухим кормом. Затем подогрел вчерашний, а может быть, позавчерашний, кофе, отрезал салями себе и сел за стол. Я ткнулся носом в миску и, прежде чем приняться за шарики корма, проглотил всю колбасу. Славный получился завтрак.

Берни допил кофе, откинулся на стуле и потер ладонью о ладонь. Хороший знак — значит, вскоре мы возьмемся за дело.

— Пройдись-ка ко мне, старина. Хочу посмотреть, как ты двигаешься. — Я шел вполне нормально. Он обхватил руками мою голову. — Ты молодец. Сам-то это знаешь? — Я не совсем понимал, куда он клонит, но ничего плохого в его жесте не уловил. — У меня большие подозрения: если бы не ты, из меня бы сделали отбивную.

Какую отбивную? Разве вчера вечером была отбивная? «Читос» — да, а отбивной не помню. Неужели проглядел?

— Эй, Чет, — удивился Берни. — Что-нибудь не так? — Он тщательно ощупал мое плечо.

Что за вопрос! Конечно, не так. Я проглядел отбивную, а отбивные нам не каждый день попадаются. А, собственно говоря, почему? На этот вопрос я ответа не нашел.

Берни заметил мигающий сигнал автоответчика и, проходя, ткнул пальцем кнопку. «Берни Литтл? Это Марвин Уинклман…» Напарник снова щелкнул по кнопке.

— Позже, Марв… — Он завернул бейсбольную биту в полиэтилен, взял пластиковый пакет с банданой, и мы прыгнули в «порше». Когда мы отъезжали, Игги наблюдал за нами из окна и подскакивал.

Машина Торреса стояла у «Донат-Хейвен» так, что было ясно: в ней сидит полицейский.

— Пройдемся по печеньицу? — предложил Рик.

Берни покачал головой.

— Только что ел.

— А как насчет Чета?

— Тоже лопал.

Так-то оно так, но совсем немного, учитывая, что вчера мне перепало всего несколько чипсов. А теперь позвольте заметить, что в этих «Читос», хотя я их люблю, нет ничего существенного — считай, один воздух. Вот и прикиньте: во мне почти пятьдесят килограммов — могу я продержаться на одном воздухе?

— Я тут не доел булочку с отбивной, — продолжил Рик.

Отбивная! Снова возникла, и так скоро.

— Чет, сидеть!

Хоп! Я соскользнул обратно на сиденье.

— У меня такое впечатление, что ему хочется, — заметил Рик.

Берни вздохнул — очень хороший знак в таких обстоятельствах.

— Черт с ним, пускай жрет.

Мне стало не до их разговоров. Это же надо: булочка, да еще с отбивной внутри. Что мне вам сказать? Я подобрал все до крошки, облизнулся и распрямился на сиденье — ни дать ни взять профессионал на работе.

— Мы никуда не продвинулись, — говорил Рик. — И я не уверен, что есть куда двигаться.

— Как это понимать? — удивился Берни. — Разве у нас нет пропавшего человека и пропавшего слона.

— И да и нет, — ответил полицейский и подал напарнику лист бумаги. — Поступило час назад. Это копия.

Берни прочитал письмо вслух.

— «Уважаемый сержант Торрес! Я больше не могу заниматься эксплуатацией этого великолепного создания и поместил Пинат в такое место, где она будет в безопасности до конца своих дней. Вы нас никогда не найдете, и, полагаю, у вас нет оснований нас искать. Пинат не является ничьей частной собственностью. Искренне ваш, Ури Делит». — Берни поднял глаза. — Почерк сверяли?