Между прочим, в 1935 г. году чекисты, внимательные к развитым потребностям партийно-советского начальства, обратили внимание, что бытовое обслуживание первого секретаря крайкома Роберта Эйхе совершенно неудовлетворительное: в столовой для руководящих работников края наблюдалась полная антисанитария и, вообще, окна столовой «расположены низко над землёй и были случаи заглядывания в окна, когда там обедал секретарь Крайкома ВКП (б) т. Эйхе». Положение было исправлено, и голодные новосибирцы уже не могли отныне неуместным любопытством портить аппетит своему главному начальнику[200]. А благодарный за подобные заботы Эйхе, построивший себе роскошный загородный дом приёмов, в ответ не портил жизнь Василию Каруцкому, поскольку понимал — у чекиста с такой коллекцией орденов в столице не может не быть хороших друзей…
Иногда Каруцкий, впрочем, сообщал первому секретарю что-нибудь интригующее: например, что в типографии в брошюру с отчётным докладом главы правительства В. М. Молотова вклеили часть рассказа «Гроб полковника Недочетова» из «Сибирских огней», а прокуратура, дескать, не занимается расследованием этого «дела о безобразных нарушениях, граничащих с вредительством». Привольная жизнь любителя сладкой жизни закончилась через полтора года после приезда в Новосибирск.
Хотя сведения о неприличном поведении орденоносца уже не раз достигали Москвы, их припомнили, когда Генрих Ягода, почувствовав желание вождя усилить репрессии, обрушился на некоторых региональных начальников с обвинениями в развале оперативной работы. 15 июля 1936 г. появился грозный приказ НКВД СССР и «морально разложившегося» начальника лишили должности. Это, видимо, был один из последних крупных приказов Ягоды, заменённого на Ежова несколько недель спустя.
Приказ, доведённый даже до рядового оперсостава наркомата, гласил: после убийства Кирова работники НКВД должны были «до конца выкорчевать оппортунистическое благодушие и ротозейство», обеспечить приведение в порядок агентурно-осведомительной сети и повседневное руководство ею. Но некоторые руководители ослабили работу и не выявили активных троцкистов-контрреволюционеров.
Говоря о Каруцком, нарком отметил, что у этого способного и подававшего надежды на рост чекиста результаты хоть и получше, но он недостаточно целеустремлённо борется с троцкистами и зиновьевцами, а также запустил работу на железнодорожном транспорте, где «по целому ряду имеющихся у нас данных явно существовали японские диверсионные организации» (то есть мартовский процесс над железнодорожниками-«шпионами», которым Каруцкий, казалось бы, мог законно гордиться, оказался в глазах Лубянки совершенно недостаточным). Также Ягода отметил, что не раз «обращал внимание тов. Каруцкого на необходимость изменить личный образ жизни, совершенно недостойный чекиста»[201].
Вторые роли и новый взлёт
Отозванный в Москву Каруцкий привёз с собой целый вагон с разным барахлом (ценное имущество комиссара госбезопасности сопровождал специальный человек) и принялся ждать нового назначения. Соответствующий приказ появился только полтора месяца спустя. Опальный чекист получил небольшой пост начальника 3-го отделения в Секретно-политическом отделе ГУГБ НКВД, но мог считать, что отделался сравнительно легко, будучи пониженным лишь на одну ступень. Да и место в центральном аппарате ценилось выше, чем более солидный пост на периферии.
К тому времени его давний покровитель Л. Н. Бельский стал заместителем нового главного чекиста Ежова и, надо думать, помог Василию Абрамовичу получить вскоре вполне сносную должность заместителя наркомвнудела Белоруссии. Фактически же он должен был присматривать за вновь назначенным наркомом внутренних дел БССР Г. А. Молчановым, который до отправки в Минск возглавлял тот самый Секретно-политический отдел, куда загремел разжалованный Каруцкий. Вышедший из доверия Молчанов был арестован уже в феврале 1937 г., а его заместитель два месяца спустя получил управление НКВД по Западной области с центром в Смоленске.
Борьба с врагами народа в области была порядком запущена. Например, к работе спецколлегии областного суда, рассматривавшей дела по ст. 58 УК, власти относились с явным пренебрежением. Из-за нехватки площади в здании суда у спецколлегии не было собственного помещения и её работникам весной 1937 г. приходилось рассматривать дела на врагов государства в коридоре!..[202]
Правила 37-го Василий Абрамович усвоил сразу, фабриковать большие дела не только не мешал, а напротив, проявлял недюжинную инициативу. Набросившись на провинциальное «контрреволюционное подполье», уже 12 июля 1937 г. Каруцкий телеграфировал Ежову о том, что по Западной области расстрелу подлежат 1.700 кулаков и 1.600 уголовников, а заключению в лагерь — 7.700 чел. Ещё он предлагал дополнительно арестовать 500 «церковников» из числа уже осуждённых или ранее освобождённых по отбытии срока.
Это предложение утверждать в союзном НКВД не торопились, поэтому начальник управления 1 августа предложил своему начальству согласиться с расстрелом хотя бы 3.000 и заключением в лагеря 6.000 чел. 17 сентября Каруцкий отчитался о работе: арестовано 5.414 «контрреволюционеров» (12 организаций и 316 группировок) и 4.333 уголовника; он снова просил Ежова санкционировать расстрел трёх тысяч и отправку в лагеря семи тысяч арестованных. Огромное количество врагов в области Каруцкий объяснял слабой работой по «раскулачиванию», ибо в 1931 г. из 22 тыс. имевшихся в регионе «кулаков» было выслано «только» 5 тыс.[203]Террор захватил и местное начальство. Секретарь Западного обкома ВКП (б) И. П. Румянцев утром 17 июня 1937 г. был арестован, пытан и уже 29 октября того же года расстрелян в Москве. 28 августа был арестован и М. Н. Еремин — прокурор Западной области, впоследствии расстрелянный. Но не только за номенклатурой охотились чекисты. 22 августа поэт Александр Твардовский, узнав об аресте накануне своего близкого друга, литературного критика А. В. Македонова, спешно покинул Смоленск. А через несколько часов за ним пришли сотрудники УНКВД…
Кстати, Каруцкий не смог получить ожидаемых дивидендов от «дела писателей». Македонов выжил и впоследствии рассказал: «В моём деле при допросе главным пунктом была защита кулацкого поэта Твардовского и его якобы кулацких строчек в «Стране Муравии», не пропущенных тогда цензурой: «Ох, не били, не вязали,/ Не пытали, не пытали,/ Ох, везли, везли возами,/ С детьми и печниками» и т. д.»[204]. К счастью, чекисты так и не смогли дотянуться до «кулацкого» поэта…
К осени 1937 г. относится унизительный эпизод с «лечением» Каруцкого от его гибельной привычки. Когда нарком Ежов узнал о «сигналах» в ЦК ВКП (б) из Смоленска, что начальник УНКВД чересчур пьянствует, он решил провести необычный эксперимент по отучению чекиста от алкогольной зависимости, поручив своему заместителю Фриновскому вызвать Каруцкого в Москву и инсценировать его арест. Тот был вызван, арестован по настоящему ордеру и посажен на неделю в камеру. И когда дрожащего чекиста привели в кабинет Ежова, нарком в присутствии Фриновского предложил ему дать показания о своей заговорщицкой работе.
Растерянный Каруцкий только и мог сказать: «Николай Иванович, Вы же всё знаете, о чём же мне писать?» Ежов в ответ рассмеялся и сказал, что арестован Каруцкий был по инициативе Фриновского для того чтобы прекратил столько пить. Сразу после этого разговора Каруцкий был освобождён, и все трое собеседников поехали ужинать к Ежову [205]. При этом надо учитывать, что сам нарком был горьким пьяницей и его ужины не проходили без водки и коньяка. Видимо, Каруцкого его начальники подвергли дополнительной пытке, заставив в своём присутствии ужинать «на сухую». Какое-то время Каруцкий держался…
