Я не стал спорить с ним, только сказал:

— Я явился сюда, чтобы найти свое тело. Мне сказали, что оно находится на юге.

— Как ты мог поверить подобному вздору! Я получил особые донесения, из которых следует, что ты обладаешь высоким интеллектом. Как же ты мог поверить?

— Я подпал под очарование толпы. Она напомнила мне мириады закрытых морских раковин, за створками которых таятся чудеса. Почему же вы так хотите видеть эту толпу бездеятельной и сонной? Единственное, что у меня осталось, — это речь, язык. Вот я и решил доказать, на что способен язык, пусть даже лишенный тела.

— Ты играешь с огнем!

— После того как смерть уже прошла сквозь меня однажды, мне больше нечего бояться.

В этот момент какой-то подчеркнуто элегантный молодой человек проскользнул в комнату и что-то зашептал на ухо губернатору. Тот благосклонно выслушал и тотчас спросил меня:

— У тебя есть просьба ко мне?

— Да. Я прошу, чтобы собрали людей и дали мне возможность поговорить с ними.

— Эта просьба не может быть удовлетворена. Тебя будут судить.

— Но ведь я не значусь среди живых. Я мертв!

Губернатор улыбнулся. Казалось, он был готов к подобному заявлению.

— Уже принято решение о том, что судить тебя будет тоже кто-нибудь из умерших судей…

Я по-прежнему сидел один в клетке и ждал. Время от времени с улицы до меня доносились крики толпы: «Да здравствует Отрезанная Голова!» Я задремал. Проснулся я от яркого света юпитеров, направленных прямо на меня. Судебная зала была заполнена публикой — важными персонами в парадных мундирах и при всех регалиях. Знакомая мне холодная усмешка играла на губах губернатора. Я был невозмутим. Немного спустя кто-то объявил:

— Его превосходительство паша аль-Багдади, восстав из могилы, явился, дабы вершить справедливый суд над Отрезанной Головой!

Я удовлетворенно улыбнулся — мне понравился их выбор судьи. По крайней мере, они умеют скрывать свое бессилие. Они тоже признали, что мудрость предков глубже их собственного ума. Посмотрим, какое решение примет сей Государственный Мудрец.

Я не знаю, что было сказано ему о моем преступлении, возможно, они добавили к списку моих прегрешений и расправу над сыном Багдади, предавшим родину в день независимости. Мои чувства были напряжены до предела, я больше не мог иронизировать над ними. Мне очень хотелось улететь, и я уже весьма сожалел, что так легко сдался им в руки.

Паша аль-Багдади пальцами расчесывал свою белую бороду. Ему явно льстило, что нынешние власти предложили ему сотрудничество. Наконец ровным, уверенным голосом он зачитал приговор: «…Поскольку вы располагаете его телом, то соедините тело с головой и отрежьте язык».

Фатима Тамаслухт стояла в тени дома и, приложив козырьком ладонь ко лбу, вглядывалась в пыльную дорогу, петлявшую по бесплодной равнине. Лишь несколько заморенных зноем и жаждой животных виднелись вдалеке, привязанные к деревьям, чьи кроны трепетали под палящим солнцем.

Один из сыновей Фатимы затеял драку со своим братом, потому что тот выхватил у него пук тряпок, заменявший им мяч. Этот тряпичный мяч смастерила сыновьям сама Фатима Тамаслухт, когда дети вконец доняли ее просьбами купить им мяч.

Проселочная дорога петляла по холмистой равнине, то появляясь на миг, то исчезая за поворотом.

Накануне Рукуш дала в долг Фатиме ведро воды и при том посоветовала:

— Постарайся растянуть эту воду подольше, приготовь еду себе и детям, но просто так пить им не разрешай. Они того и гляди опорожнят целое ведро одним глотком…

Что стало бы с Фатимой Тамаслухт и ее детьми, если бы не Рукуш! Муж Рукуш каждую неделю запасает по две бочки воды: он привозит их на осле от колодца за пять километров от дома. Но если бы Рукуш не доводилась Фатиме двоюродной сестрой, она никогда не дала бы той и глотка воды. Муж Фатимы не мог привозить воду, как это делал муж Рукуш. Он даже не ведал о том, что засуха охватила весь район. Он посылал ей деньги с оказией, когда односельчане возвращались из города в деревню, а в городе, сами знаете, всего вдоволь, в том числе и воды…

Уже более десяти лет, как муж Фатимы промышляет торговлей арахисом и тыквенными семечками в городских кофейнях, а она за всю свою жизнь в глаза не видывала ни кофейни, ни бара. Он рассказывал ей о городе два-три раза в году, когда наезжал домой, чтобы переспать с ней и дать жизнь новому ребенку.

А она по-прежнему ничего не понимала в этой жизни. Муж построил для нее каменный дом, точь-в-точь как городской, — так он сказал, — только гораздо просторней: дома в городе похожи на клетки, в них теснятся десятки семей, и нужду они все справляют в одном отхожем месте, толкаются у двери и ждут своей очереди… А здесь — совсем иное дело…

Перед взором Фатимы простиралась бесплодная, высохшая, растрескавшаяся земля. Всего год назад все вокруг зеленело, резвились ягнята и другой скот, и хоть мало его было, зато хорошо откормленный. А теперь, когда скота почти не стало, когда земля превратилась в бесплодную пустыню и пыль клубится над дорогой.

Один из мальчишек спросил:

— Фатима, когда отец привезет воду? Хочу пить!

— Заткнись! Тебе дай волю, так целое ведро вольешь себе в глотку! Скоро, скоро вернется отец, он специально отправился на базар, чтобы запасти для вас бочку-другую.

Накануне муж Фатимы неожиданно нагрянул из города. Он и ведать не ведывал, что Аллах за целый год не даровал им ни единого дождя. Односельчане, которых он порой встречал в городе, рассказывали о засухе, но он и вообразить себе не мог, что она разыгралась с такой силой. Ему говорили, что несколько овец из его отары пало, но он был уверен, что беды в том особой нет. Теперь же он убедился, что пала большая часть отары, и вдобавок засохли все саженцы, которые он купил на деньги, вырученные от продажи арахиса и тыквенных семечек. Когда Фатима рассказала ему обо всем, он словно оцепенел. Ей даже пришлось напомнить ему о чае:

— Пей, а то остынет.

— О Аллах! У меня от твоих слов ноги сделались как чужие.

— Да хранит Аллах тебя и твоих детей! Ты сам на себя все несчастья накликал. Говорила же я: возвращайся домой, живи здесь, ведь ты отец моих детей.

— Но овцы все сдохли.

— У других овцы тоже сдохли.

— Я не знаю, как они им достались. А я ноги в кровь сбивал, пока таскался с товаром от одной кофейни к другой да драпал как угорелый от полицаев, они и так не раз пинками и палками загоняли меня в каталажку.

— На все воля Аллаха!..

Кто-то из детей снова крикнул:

— Когда вернется отец, Фатима?

Она пнула мальчишку ногой прямо в живот. И тут же ей стало жаль его, хотела было приласкать, но он уже был далеко. А его братья похохатывали, сидя в тени у изгороди.

Муж поклялся, что вернется с двумя-тремя бочками воды, за ценой он не постоит, было б только на чем переправить. Если повезет, достанет осла… Фатима Тамаслухт устала стоять. Неподалеку врос в землю большой валун, она подошла и присела на него, продолжая вглядываться в пыльную дорогу. Казалось, что скотина уже не в состоянии двигаться. Истощенные и слабые животные безропотно ждали своего конца. Муж наверняка прирежет их всех и попытается сбыть мясо за бесценок. Но люди теперь почти не едят мяса, поэтому подскочили цены на зелень, даже на помидоры… Она снова пригрозила детям:

— Если кто-нибудь подойдет и выпьет хоть глоток этой воды, я ему так всыплю, что он наделает в штаны!

У них никогда еще не было штанов, вся их одежда состояла из широких рубашек, донельзя изодранных и ветхих.