Георгий Чичерин (из отчёта А.М. Горчакова за 1863 г. Перевод с фр. Г.В. Чичерина): «Мысль о том, чтобы совершенно уединиться от Европы, неосуществима. 1863 год показал, насколько положение дел отражается в этом отношении на России. Между двух крайностей мы должны были искать приблизительно среднего исхода. Способствовать, насколько может зависеть от нас, предупреждению сотрясений, ограничивать их при их разрастании и оберегать себя от них, насколько возможно, — вот цель, которую мы себе поставили. Сначала мы искали того в сближении с Францией... После польского восстания мы старались о сплочении воедино всех охранительных Правительств. Этот ход политики сближает нас с теми Правительствами, которым, как и нам, больше пришлось бы потерять, чем выиграть от революции».

Как видно, Горчаков мыслил трезво и в негласном документе называл вещи своими именами. События в Польше опять поставили Россию против чуть ли не всей Европы. В этих случаях союзников не выбирают, а таким стала Пруссия «железного канцлера» Бисмарка. Франция, на естественном союзе с которой строил свою дипломатию Горчаков, правильно угадала политическую перспективу, — Франция авантюриста Наполеона опять стала противником России. Вот в таких условиях приходилось вести практическую дипломатию 60-х годов.

Теперь на повестку дня мировой политики на первое место выдвинулись германские дела. Ещё в конце сороковых — начале пятидесятых годов Пруссия стремилась отторгнуть у Дании две немецкие провинции — Шлезвиг и Голштинию. Тогда под нажимом великих держав (России в том числе) эта попытка окончилась неудачей. Теперь положение для Пруссии изменилось. Между Россией, Англией и Францией существовали серьёзные противоречия. Бисмарк правильно рассчитал, что наступил удобный час для объединения Германии «железом и кровью» под прусской гегемонией. В планы Бисмарка входил прежде всего разгром Дании. Для этого ему удалось привлечь на свою сторону главного соперника Пруссии в Германии — Австрию.

В правящих кругах России отношение к политике Бисмарка было противоречивым. Александр II и большинство его окружения явно склонялись на сторону Пруссии. Горчаков отчётливо видел опасность, которую представляли захватные устремления прусского правительства: не в интересах царской России было возникновение нового сильного государства у своих границ. Горчаков внушал Александру II: «...Цель, которую преследует берлинский кабинет, и характер его современной политики, ни перед чем не останавливающейся, чтобы добиться своего, исключают возможность тесного сближения». Вместе с тем русский министр иностранных дел должен был учитывать враждебную политику Франции и растущие противоречия между Россией и Англией (прежде всего в средней Азии).

Георгий Чичерин: «Одной из задач русской политики была поддержка Датского королевства ради сохранения проливов, ведущих в Балтийское море, в руках независимой Дании, неопасной для России, чтобы никаким образом у входа в важнейшее море России не создалось ни германского Гибралтара, ни шведских Дарденелл, ни германо-шведского, опасного для России преобладания. Для Дании же самое жизненное значение имел шведско-голштингскиий вопрос. Почти половина (2,5) монархии составлялись герцогствами Шлезвигом и Гольштейном, которые в свою очередь, по своему значению для Дании отличались друг от друга...»

Конечно, захват Дании Прусским королевством был бы очень опасен для России, значит, этого никак нельзя допустить. С другой стороны — главная стратегическая цель русской внешней политики — отмена Пражского трактата. Франция Наполеона III вела самоубийственную игру и от России отвернулась. Союзником могла стать только Пруссия, отталкивать её тоже нельзя. Что делать? Значит, придётся поддерживать Пруссию, не допускать одновременно поглощения всей Дании. Другого пути не находилось. Разумеется, Горчаков сделал всё возможное, чтобы утихомирить нетерпение прусской военщины и разрешить спор о судьбе двух земель миром, но встретил в Берлине сильное сопротивление. Оказать на Бисмарка более серьёзное давление Россия была не в состоянии: в этом случае Пруссия могла бы заключить антирусский союз с Францией.

Неизбежное произошло: в начале 1864-го Пруссия при поддержке Австрии выступила против Дании. В начавшейся войне датские войска вскоре потерпели поражение, у Дании были отняты две провинции. Тогда с опозданием забеспокоились в Лондоне. После 1863 года англо-французские отношения были испорчены, и британский кабинет обратился за поддержкой в Петербург. Горчаков высказался против совместного выступления с Англией. Его ответ в переводе с дипломатического лексикона на обычный язык выглядел примерно так: воюйте, пожалуйста, сами... Горчаков хорошо знал, да и многие знали: британский лев не любит воевать в одиночку.

После датской войны некоторые время Шлезвиг и Голштиния находились в общем владении Австрии и Пруссии. Россию удовлетворяло подобное положение, сохранявшее «равновесие» в Германии. Горчаков писал: «Мы сожалели бы о разрыве между двумя великими германскими дворами».

Однако этот «разрыв» был неизбежен. Бисмарк сознательно стремился к войне, что в России вызывало беспокойство. Горчаков говорил Александру II: «Из последствий создавшегося положения война является для нас наиболее прискорбным». Российское правительство пыталось склонить Бисмарка к «умеренности», но безрезультатно. Пруссия сумела подчинить себе ещё несколько немецких государств. Германский союз оказался распущенным.

В июне 1866 года началась австро-прусская война. Не прошло и месяца, как Австрия была полностью разгромлена. В Германии восторжествовала гегемония Пруссии. Это вызвало новую дипломатическую перегруппировку во всей Европейской политике.

Приходилось теперь всё снова рассчитывать и пересчитывать. Конечно, российское правительство ничего не имело против ослабления своего постоянного соперника — Австрии. Однако в Петербурге опасались и чрезмерного усиления Пруссии. В этой связи дальнейший курс русской дипломатии зависело от того, чью сторону примет Франция. Наполеон III всё более склонялся в пользу Вены. Возможность создания франко-австрийского блока вызывала тревогу у Горчаков: «Австрия, — говорил он, — надев французскую ливрею, будет вынуждена рабски следовать всем замыслам, которые возникнут на берегах Сены...» А именно в это время дипломатия Франции поддерживала Турцию против России, а главное — по-прежнему стояла за "сохранение нейтрализации Чёрного моря. Франко-русские трения не прекращались. Попытка Горчакова вновь договориться с Парижем, предпринятая во второй половине 1866 года, не дала никаких сдвигов.

Зато Бисмарк проявлял обычную настойчивость: в августе 1866 года в Россию для переговоров о военном союзе прибыл его посланец генерал Мантейфель. Для Пруссии вопрос о том, чью сторону займёт русская дипломатия, имел исключительно важное значение: европейская политическая обстановка накалялась. Столкновение бонапартистской Франции и милитаристской Пруссии становился вопросом ближайшего будущего.

Бисмарк передал через Мантейфеля о намерении прусского правительства поддержать Россию в её чаяниях на отмену Парижского трактата. Это послужило основой переговоров Мантейфеля с Горчаковым. Верный своей обычной тактике, русский дипломат отказался заключить с Пруссией военный союз, чтобы не вовлечь себя в войну с Францией, однако не собирался возражать против столкновения Бисмарка с Наполеоном III.

Не очень хотелось бы поддерживать заносчивых прусских вояк, но кандалы Парижского трактата были невыносимы, они делали беззащитным весь южный фланг страны. Пришлось Горчакову сделать нелёгкий выбор, но в той обстановке он оказался правильным: из всех великих держав оказать содействие России в этом вопросе могла только Пруссия. Вот почему Горчаков осенью 1866 года писал русскому послу в Берлине: «Чем более я изучаю политическую карте Европы, тем более я убеждаюсь, что серьёзное и тесное согласие с Пруссией есть наилучшая комбинация, если не единственная». Что ж, союзников выбирают из числа тех, кто есть...