Из написанного в эмиграции Надо было расстаться, уехать, А я не умела Возвращалась в уже Покидаемый дом Расставляла их на подоконниках, В окна глядела и пела И опять уходила, и вновь возвращалась потом. За бездумность безумную бабью Прости меня, Боже, За любовника юного и за подарки Прости. Что-то было такое и прежде, но прежде Была я моложе, И тогда мне самой на прощанье Носили цветы. * * * Не радуйся! Еще ты не молилась. И нет прощения еще, но Божья милость, И не весна еще, и не тепло – а так… На изголовье – солнечный пятак, Да на оконце – тающий ледок, Да материнский вязаный платок И в поле поезд, в коем ты укрылась. Поезд Франкфурт – Мюнхен 24 января 1985 * * * Метель заблудилась в лесу, Как вдова в трех соснах: В потерянном счастье, В напрасных надеждах, И в блуде яремном. Где видишь ты лес? Это парк. Это плющ навесу. И льдинка в ладони — Осколочек жизни огромной. Утраченной напрочь. Кому я ее отнесу? Кого обольстит эта малость? Ладонь горяча От горечи слез непролитых, Которым и негде пролиться, Ведь нету для них ни руки, ни груди, ни плеча. И у деревьев чужие, холодные лица. Поезд Франкфурт – Мюнхен 24 января 1985 * * * А смысл придет потом. И смысл, и цель, С которой совершилось отрицанье Привычно близкого: отринут дом, Любовь, постель и громких слов бряцанье, И винограда хрупкий завиток, И нежный мандарин, И злая ночка. В Исландии бродяжит Кивиток, Прадиссидент и вечный одиночка. Вот он сегодня мне и шлет привет, И льдинками хрустит, И что-то лепит. Сегодня – лед и темь, А завтра – свет, И в тишине родится первый лепет Моих стихов. И новая волна Омоет и оплатит все сполна. Поезд Франкфурт – Мюнхен 24 января 1985 * * * Метелица в полях немецких Живой метели только признак. Мелькает, как балетный призрак Чего-то бывшего в той жизни — В Сибири? Во поле? В отчизне? Мы все тоскуем по-простецки… Поезд Франкфурт – Мюнхен 24 января 1984 * * * Так долго, так бесплодно – ну и пусть! — Пришлось играть зачем-то Пенелопу. Спектакль окончен и театр пуст. Разорвала ковер, ногою топнуть — Как будто бы нарыв под сердцем лопнул. Вся кровь еще отравлена, но взгляд Уже заметил снег и зимний сад, И в том саду калины красный куст. Мюнхен 25 января 1985 * * * Сегодня оттепель. Деревья Болят и маются. Наш парк похож На те невольные воспоминанья, Что пробуждает старая любовь, Что в муках кончилась, скончалась. А все же нужен глаз да глаз! Как оттепель – болит, болит… Гляжу в окно на белые деревья И зябко плечи кутаю в платок. Мюнхен 25 января 1985 Перекресток дорог Ах, флейтисточка-дурочка, что ж теперь делать, играй! Видишь, пальцы застыли – сама ничего не сыграю. За какие грехи нас с тобою отправили в рай? Перекресток дорог, у подножья чужого креста И вокруг тишина, да такая, что некуда деться. А прислушаться – слышится тихое «Ради Христа»! — Чей-то тоненький голос из самого дальнего детства. Ах, играй что-нибудь! Ради бога, скорей заглуши Этот жалобный голос, иначе немыслимо будет Переждать непогоду. Одни мы. Вокруг ни души. Души здесь только мы – остальные не души, а люди. Люди мимо идут по земле, по любви, по делам И проходят сквозь нас, будто мы только тени живые, Будто все не для нас – звезды в небе и свет по домам, Не для нас вдоль дорог и распятия сторожевые. 1990 «Был в самом центре Ленинграда мой петербургский уголок…» Городская лирика Три музы Голубушки! Елены! Самарянки! Пробежками от Мойки до Фонтанки, От Крюкова канала до Невы Кого спасете вы? Мне чудится – вы в городе одни. Текут по лицам желтые огни, Жилые подворотни дышат смрадом — Туман над Ленинградом. Три девочки, три музы, три жены, Всегда толпой калек окружены. Часовенка Когда хожу, обижена, Непонята хожу, Одно виденье вижу я, Одну я быль твержу. Она не очень грустная, Но в ней слезинки соль. Она простая, русская, И русская в ней боль. Стоит, стоит часовенка В лесу, где бурелом. Со снятыми засовами, Со скошенным углом, С бурьяном необузданным, Со сбитыми дверьми — Она еще не узнана, Не найдена людьми. Стоит, стоит часовенка, С годами все темней… И людям будет совестно Явиться перед ней. 1966 |
