Конечно, все вышли, чтобы посмотреть.

То, что они увидели – это ряд деревянных фасадов, и Джонсон записал, что город «почти целиком состоит из конюшен, салунов и торговцев экипировкой и ведет оживленные дела по всем трем направлениям. Сидней – самый ближний к Черным Холмам город, и в нем полно эмигрантов, большинство которых считают цены возмутительно высокими. Город не продемонстрировал нам справедливости своей репутации места, где жизнь полна убийств и перерезанных глоток, но, с другой стороны, мы останавливались там всего на час».

Но их разочарование длилось недолго, потому что поезд «Юнион Пасифик» теперь нес их на запад, к еще более знаменитому сосредоточию порока и преступления: Шайенну на территории Вайоминг.

Въезжая в Шайенн, путешественники зарядили свои шестизарядные револьверы, и кондуктор отвел Марша в сторону, чтобы порекомендовать его группе нанять проводника, который проведет их через город целыми и невредимыми.

«Такие приготовления, – записал Джонсон, – наполнили нас приятнейшим нервозным предвкушением, потому что мы вообразили себе беззаконное дикое место… Что было просто плодом нашего воображения».

Шайенн оказался довольно опрятным и колонизованным, со множеством кирпичных зданий, стоящих среди деревянных построек. Но город не был полностью безмятежным. Шайенн мог похвалиться одной школой, двумя театрами, пятью церквями – и двадцатью игорными салунами. Наблюдатель-современник написал, что «азартные игры в Шайенне отнюдь не просто развлечение или отдых, они доходят до положения узаконенного рода деятельности – ими заняты девять десятых населения, и постоянного, и проезжего».

Игорные дома были открыты круглые сутки и обеспечивали основную часть доходов города. Некоторое представление о том, какие дела проворачивали игорные дома, можно извлечь из того факта, что их хозяева выплачивали городу лицензию в 600 долларов с каждого стола ежегодно, а в салунах имелось от шести до двенадцати застланных зеленым сукном столов, действующих одновременно.

Игорный энтузиазм не миновал студентов, когда в Шайенне они поселились в отеле «Интер-Оушен», где Марш заранее договорился о специальных ценах. Хотя отель был лучшим в городе, он, как написал Джонсон, «представлял собой кишащую тараканами свалку, где крысы в любое время с писком карабкались верх и вниз по стенам». Тем не менее каждый студент получил отдельную комнату, и, отмокнув в горячих ваннах, они приготовились провести ночь в городе.

Выступили неуверенной группой – двенадцать серьезных молодых жителей Новой Англии, все еще в высоких воротничках и шляпах-котелках, – и переходили из салуна в салун со всей небрежностью, какую смогли изобразить. Город, который днем казался разочаровывающе безопасным, ночью явно приобрел зловещий вид. В желтом свете окон салунов на дощатом тротуаре толпились ковбои, бандиты, игроки и головорезы, насмешливо глядя на студентов.

– Эти поганцы убили бы вас через секунду после того, как вам улыбнулись, – мелодраматично сказал один из студентов.

Чувствуя непривычный вес новых револьверов «Смит-Вессон» на бедре, студенты подтягивали свое оружие, поправляя его.

Их остановил один из жителей.

– Похоже, вы милые парнишки, – сказал он студентам. – Примите дружеский совет. В Шайенне не прикасайтесь к своим револьверам, если не собираетесь ими воспользоваться. Здесь люди не смотрят вам в лицо, они смотрят на ваши руки, и в этих местах по ночам много пьют.

На тротуаре стояли не только стрелки́. Группа прошла мимо нескольких nymph du pave[16], сильно накрашенных, игриво окликающих из темных дверных проемов. В целом студенты сочли их экзотическими и щекочущими нервы, первым опытом настоящего Запада, опасного Запада, которого они и ожидали.

Они зашли в несколько салунов, попробовали крепкий алкоголь, сыграли в кено[17] и в очко. Один из студентов вытащил карманные часы.

– Почти десять, а мы еще не видели перестрелки, – сказал он с оттенком разочарования.

Не прошло и нескольких минут, как они увидели перестрелку.

«Все произошло на удивление быстро, – записал Джонсон. – Только что звучали сердитые крики и ругательства – а в следующий миг стулья со скрипом были отодвинуты, а люди нырнули в стороны, пока два дуэлянта рычали друг на друга, разделенные всего несколькими футами. Оба были игроками самого грубого пошиба.

– Ну давай, делай свой ход, – сказал один, а когда второй потянулся за пистолетом, выхватил оружие и выстрелил ему прямо в живот.

Взвилось огромное облако черного пороха, удар пули швырнул подстреленного человека через комнату; его одежда горела из-за выстрела, сделанного с близкого расстояния. Из раны обильно текла кровь, он невнятно стонал, потом с минуту подергался и затих – мертвый. Кто-то вытолкал стрелка вон. Вызвали городского шерифа, но к тому времени, как тот явился, большинство игроков вернулись за свои столы, к игре, прерванной совсем недавно».

Это была жестокая сцена, и студенты – без сомнения, потрясенные – почувствовали облегчение, услышав звуки музыки из ближайшего театра. Когда несколько игроков вышли из-за столов, чтобы посмотреть представление, студенты торопливо последовали за ними, стремясь увидеть следующую приманку.

И тут Уильям Джонсон неожиданно влюбился.

Театр Pride De Paree был двухэтажным треугольным зданием; сцена находилась на широкой его стороне. На первом этаже стояли столы, с обеих сторон высоко на стенах располагались бельэтажи. Места в бельэтажах были самыми дорогими и желанными, хотя и находились дальше всего от сцены, поэтому студенты их и купили.

Представление, как заметил Джонсон, состояло из «пения, танцев и размахивания нижними юбками – грубейшее развлечение, но собравшиеся зрители встретили его такими полными энтузиазма приветствиями, что их удовольствие повлияло и на наш более тонкий вкус».

Вскоре стало ясно, почему места на балконе ценятся так высоко: здесь над головами на перекладинах трапеций качались хорошенькие молодые женщины в скудных нарядах и сетчатых трико. Когда они проносились по дуге взад и вперед, мужчины на балконах тянулись, чтобы сунуть долларовую купюру в складки их костюмов. Девушки, похоже, знали многих посетителей, и в вышине звучало немало добродушных шуток. Акробатки выкрикивали:

– Следи за руками, Фред!

– Какая у тебя могучая большая сигара, Клем! – и другие нежности.

Один студент фыркнул:

– Они не лучше проституток!

Но другие наслаждались представлением, крича и суя доллары вместе с остальными, а девушки, видя новые лица и характерную для уроженцев восточных штатов одежду, раскачивались так, чтобы снова и снова пролетать мимо их балкона.

Это было очень весело, и, когда первых девушек наверху сменили другие и раскачивание возобновилось, одна из них подлетела близко к балкону студентов. Джонсон, смеясь, потянулся за очередной долларовой банкнотой, а потом глаза его встретились с глазами новой девушки, и пронзительные звуки театра утихли, время как будто остановилось, и он не сознавал больше ничего, кроме напряженного взгляда ее темных глаз и стука собственного сердца.

Ее звали Люсьена…

– Это французское имя, – объяснила она, стирая со своих плеч легкий глянец пота.

Они спустились вниз и сидели за одним из столиков на первом этаже, где девушкам позволялось выпить с посетителями в перерыве между выступлениями.

Остальные студенты вернулись в отель, но Джонсон остался, надеясь на появление Люсьены, и она появилась. Скользящей походкой она направилась прямо к его столу.

– Купите мне выпивку?

– Все, что захотите, – сказал Джонсон.

Она заказала виски, он тоже выпил, а потом спросил, как ее зовут, и она ответила.

– Люсьена, – повторил он. – Люсьена. Милое имя.