Бросок. Смазанный, почти молниеносный. Такой, что едва ли заметит человеческий глаз – так умеют двигаться только высшие расы. И вдруг время застыло. Замерло, растеклось по пространству камеры. Словно в синематографе внезапно засбоила перемотка. Дженни услышала над ухом полный ярости рык и лишь мгновение спустя поняла, что рычит она сама. В крови вспыхнула ярость – веселая, хмельная, выжигающая гнилой страх.

Эта же ярость наполнила девушку легкостью и силой. Словно под кожей запрыгали сотни огненно-горячих искорок, делая тело пластичным, неестественно гибким и сильным. Дженни вспрыгнула на койку, легко уходя от удара, и пнула толстуху ногой в грудь.

Треск ломающихся костей. Полный нестерпимой муки вой. Огненный ореол, отчего-то вспыхнувший на мгновение вокруг тела и внезапный ужас в глазах двух оставшихся женщин.

От удара толстуха отлетела в другой конец камеры, ударилась о стену и сползла по ней, словно куль с тряпьем. Две другие противницы отшатнулись, с ужасом глядя на Дженни.

А потом одна завизжала на противной, нестерпимо высокой ноте, а вторая бросилась к двери и заколотила в нее.

“Никто не откроет, – отстраненно подумала Дженни, все еще не осознавая до конца случившееся. – Охрана знает, что меня здесь должны “учить””.

Но она ошиблась. Дверь распахнулась почти сразу. На пороге, поигрывая дубинкой, стояла мосластая охранница.

– Чего орем? – недовольно спросила она, перебивая визг пегой шакалихи.

Та резко замолчала, всхлипнула и ткнула в Дженни дрожащей рукой.

– Она… она…

– Она убила Марту, – проскулила ее подруга, указывая на безжизненное тело толстухи.

***

Дальше все запомнилось урывками. Камера наполнилась охранниками. Несмотря на то что Дженни и не думала буйствовать, на нее надели наручники.

Чуть позже появились два здоровенных мужика в белых халатах. Они сгрузили толстуху на носилки и унесли. Из коротких реплик, которыми обменивались медики, Дженни поняла, что женщина все еще жива и чуть не расплакалась от облегчения.

Потом был допрос, на котором офицер Такшери снова и снова спрашивал, что побудило Дженни напасть на сокамерницу.

– Я не нападала, – упрямо повторяла девушка. От недосыпа и недавно пережитого стресса слипались глаза. Хотелось на кровать – хотя бы на узкую тюремную койку. Чтобы свернуться клубочком и задремать. – Это была самооборона.

– Ваши соседки утверждают обратное.

Она пожала плечами, ощущая только усталость и апатию. Даже вопрос что именно произошло в камере, и как у Дженни получилось нанести удар, который по силе и быстроте сделал бы честь любому волку, отступил, затерялся под грузом эмоций. А ее снова допрашивали, совали в лицо какие-то бумаги и требовали поставить подпись.

– Катитесь в Бездну, офицер, – пожелала ему Дженни.

– Ты хоть понимаешь, как плохи твои дела, Рейд? На тебе теперь не только торговля наркотиками, но и покушение на убийство.

Она уже ничего не понимала. Не хотела понимать, просто уперлась, как упиралась всегда, когда на нее пытались давить слишком сильно, и молчала, готовая умереть, но не уступить.

Неизвестно сколько бы это все продолжалось, если бы не завибрировал постограф, вызывая куда-то джинна.

– Даю последний шанс, – сказал он перед уходом. – Думай до завтра, девочка.

Дженни вернулась в карцер и потянулись однообразные бесконечные часы, заполненные безнадежностью, тоской, бессильной злостью и мечтами о справедливости.

Она не знала сколько часов прошло. Здесь, в каменном мешке время утрачивало смысл. Какое время дня на воле – утро или вечер? Сколько дней уже Дженни в заключении? Сгустившаяся за засиженным мухами окошком серая муть не давала ответов.

Стационарный антимагический контур давил на психику, мягко, но неустанно. Даже в те минуты, когда Дженни забывала о его существовании, она ощущала его присутствие, словно тяжелый мешок, взваленный на плечи. Волчица в душе молчала или скулила и выла, требуя свободы. Хотелось спать – просто зверски хотелось вытянуться на нормальной кровати и выспаться. Еще больше хотелось есть – Дженни никогда не была капризна в еде, но от одного вида тюремной каши к горлу подкатывала тошнота.

Тело под одеждой невыносимо чесалось. Но душ, нормальная еда и постель строптивым узникам не полагались.

Время тянулось и тянулось, бесконечно. Девушка то сидела, запрокинув голову, и разглядывала крохотное оконце, словно надеялась увидеть в нем кусочек прежней вольной жизни, то вскакивала и принималась кружить по камере, как запертый в клетке зверь.

Три шага. Стена. Поворот. Снова три шага. Обитая железом дверь. Поворот.

Душа металась между яростью загнанного в угол зверя и тоскливым отчаянием. Дженни рвалась сражаться, действовать, но драться было не с кем, а ожидание выматывало почище самой тяжелой работы.

Что с толстухой? Выживет ли она? Если нет, то получится ли доказать в суде, что это была всего лишь самооборона?

Может нужно уступить? Согласится на предложение похожего на крысу сильфа, пока не поздно? Может, он действительно не желал ей зла, когда уговаривал заключить сделку. Полиция не станет склонять просто так к оговору, да и адвокат должен быть заинтересован в оправдании своей подопечной.

Дженни мотала головой и гнала прочь предательские мысли, но в тишине и безделии они возвращались снова, нашептывая о соблазнительном и таком легком пути на волю.

Пусть бы все это уже кончилось! Как угодно, лишь бы поскорее!

Девушка сидела на табурете и клевала носом, когда уже знакомый лязг засова вырвал ее из тоскливой апатии.

– Дженнифер Рейд? – уточнила похожая на бульдога охранница, с таким видом, словно в карцере был еще кто-то кроме Дженни. – На выход. К тебе посетитель.

В душе вспыхнула какая-то сумасшедшая надежда и радость. Посетитель? Охранница сказала “посетитель”, значит, это не адвокатская сволочь!

Дженни прошла до уже знакомой комнаты свиданий, гадая, кто бы это мог быть. Хорошо бы Вэл? Сильфа наверняка заволновалась, когда подруга не пришла на встречу в пиццерию. А вдруг – Чарли? Богиня, если это Чарли, если он поможет, Дженни простит ему все. И собственные разбитые мечты, и применение Императива, и втравливание в его разборки с демоном. Она даже замуж за оборотня пойдет, в конце концов он, наверное, действительно будет не худшим мужем…

– Привет, детка.

Раум ди Форкалонен, в белом костюме от известного модельера, в черной шелковой рубашке с бриллиантовыми запонками и часами за сотню тысяч золотых смотрелся в обшарпанном интерьере комнаты свиданий неуместнее, чем национальная святыня в привокзальном нужнике.

– Ты? – неверяще выдохнула Дженни. – Но ты же уехал…

Внезапно закружилась голова – то ли от недосыпа, то ли просто от переживаний. На подгибающихся ногах, Дженни добралась до стула и плюхнулась, не отрывая взгляда от демона. Словно боялась, что стоит моргнуть, как он исчезнет.

– Все закончилось немного раньше, как видишь, – он странно усмехнулся. – А ты, я смотрю, время не теряла, Дженни-сто-и-одна-неприятность.

– Нет, как видишь, – в тон ему ответила девушка.

Больше всего ей сейчас хотелось повиснуть у демона на шее и разрыдаться. Просто потому, что Раум пришел из прежней, нормальной жизни. Он сам – как свидетельство того, что где-то еще существует нормальная жизнь, что мир не полностью сошел с ума, не вывернулся наизнанку, превратившись в больную фантазию криминального журналиста.

Но их отношения с демоном, какими бы странными и в чем-то близкими они ни были, не позволяли подобного. Да и сам Раум не рвался в утешители.

Но ведь зачем-то он пришел к ней. Пришел, когда все другие отреклись и бросили.

– Итак, – его взгляд замер на клеймах на руках Дженни. – Ты теперь изгнанница, Дженни-совсем-не-Маккензи?

– Браво! Если бы за констатацию очевидных вещей давали воинские звания, ты бы сразу получил капитана, – ядовито ответила девушка.