Пока Елочки еще не было, Маше очень хотелось, чтобы у нее была сестричка, но теперь она была не очень довольна. С сестричкой нельзя было играть: то она плачет, то сосет, то спит, и на руки ее не дают, говорят: «Мала, уронишь». Главное же, Маше часто очень хотелось, чтобы у Елочки была бы своя, другая мама. Она еще чуть-чуть помнила, как хорошо лежать у теплой груди и сосать, и, когда мама брала кормить Елочку, ей было немножко обидно.

Но сейчас Маша не думала об этом. Она ловила своей маленькой ручкой крошечную ладошку и смеялась. Что-то очень знакомое, приятное напоминала ей эта ладошка. И вдруг она вспомнила:

– «Сорока»!

«Сорока», которую мама и няня столько раз делали на ее собственной ладони.

«Сорока-белобока, на порог скакала, кашку варила, деток кормила».

И Маша радостно закричала маме:

– Тута мозьно деить соёку!

Это открытие привело ее в восторг. Она ловила по очереди чуточные пальчики: «Этому дала, этому дала…» Елочка выдергивала пальчики, она ничего не понимала. Но Машу это не смущало. Она забыла свое недовольство сестричкой. И когда мама подошла и взяла кормить Елочку, Маше уже не было обидно. Она смотрела на маленькую ручку, которая ползала по груди, точно многоногая букашка, и говорила маме возбужденно и деловито: «Тута мозьно деить соёку».

Когда мама поняла, что Маша говорила, она долго смеялась. Ей так это показалось забавно, что она рассказала об этом папе, когда поехала к нему на свидание в тюрьму (а она там была с Елочкой на руках, потому что та еще не могла оставаться весь день без груди).

Но папа через две решетки очень мало понял.

Сережа писал своему отцу в Казахстан: «Мне больше всего хочется видеть тебя, папу, а потом верблюда».

По правде сказать, Сережа сам еще не умел писать, а диктовал свои письма маме. Верблюда он видел раз в Зоологическом саду, но это был самый обыкновенный верблюд и просто стоял за перегородкой. А папа писал, что у него верблюд ходит и вертит огромное колесо с маленькими кувшинчиками, которые забирают воду из глубокой канавы и выливают в маленькие канавки, по которым она бежит на поля.

И еще папа писал, что у него по городу ходят маленькие ослики и на них можно ездить. Все это было очень интересно, и Сережа едва мог дождаться, когда он с мамой поедет к папе. Мама решила взять его с собой, потому что ему еще не было пяти лет: билета брать не нужно.

Путь был долгий. Ехали в поезде больше пяти суток. И хотя мама часто говорила: «Сережа, смотри, верблюды», Сереже все-таки немножко надоело. Верблюды паслись далеко, и смотреть на них из окон было неинтересно. К городу Чарджую (теперь – Чарджоу. – Прим. ред.) приехали под вечер и сейчас же поехали на извозчике в гостиницу. Мама жаловалась, что всю ночь не спала от клопов, а Сережа очень удивился: он ни одного клопа не видал.

Комната была странная: окно было посередине потолка и ничего из него не было видно.

После чаю пошли в контору пароходства, и там оказалось, что пароход пойдет только через io дней. Мама очень огорчилась. Ждать так долго было нельзя. Она пошла в чайхану искать попутчиков. Сережа шел с ней, но все останавливался, и его приходилось тянуть за руку: проехала арба на огромных колесах – спицы у колес в два метра, протрусили два ослика с узбекскими мальчиками, попадались навстречу узбеки в полосатых халатах и больших бараньих шапках.

«Неужели им не жарко?» – думал Сережа.

Солнце палило нещадно. Реки нигде не было видно. Чайхана – это просто чайная. Только в ней нет ни столов, ни стульев, а сидят на полу на циновках и пьют чай из маленьких полоскательниц.

Попутчики нашлись: два молодых студента и сухенький старичок-агроном. Они сказали, что лодка есть, маленькая, как раз на пять человек. Ехать можно уже сегодня, но выезжать надо вечером, когда стемнеет, и потихоньку, чтобы не узнали другие лодочники.

– Почему? – удивилась мама.

– У них очередь, кому везти, а лодки очень большие, человек на двадцать, надо ждать несколько дней, пока соберется партия. А эти лодочники нездешние, русские, из Турткуля приехали по своему делу и едут назад, хотят захватить пассажиров.

Турткуль – это был город, где жил папа. Все было понятно. Но днем в гостиницу пришел человек и сказал маме, что она напрасно согласилась ехать – лодка очень плохая, а река капризная… да и лодочники злы.

– Вы не знаете, какая это река.

Мама волновалась. Ехать надо было 500 километров.

А Сережа все удивлялся: где же река?

Когда стало темнеть, появилась арба на огромных колесах, откуда-то из переулка попутчики тихонько снесли вещи, положили свои корзинки, на них тюки с подушками.

– Садитесь теперь вы с мальчиком наверх, – сказал студент, – а мы уйдем вперед, так будет незаметней. Да возьмите, пожалуйста, вот этот узелок.

Мама едва забралась на верхушку высокого воза и взяла на колени порядочный узлище. Сережа пристроился рядом. Арба тронулась.

– Сережа, ведь это, кажется, сырые яйца, – вдруг с ужасом сказала мама.

Сережа не понял, чего мама боится. Разве это какие-нибудь особенные яйца и из них что-нибудь выведется – например змеи? Но когда в узле захрустело и мама горестно посмотрела на свое светлое пальто, Сережа догадался, в чем дело.

Арба выехала за город и ехала, скрипя и подпрыгивая по каким-то пустырям без дороги. Возчик, молодой узбек, кричал на лошадь непонятные слова. Кругом не видно было ни души. В узле хрустело, но мама уже не смотрела на пальто: она обхватила одной рукой Сережу, а другой держалась; видно было, что она боялась упасть. От ее страха, от сумерек и пустынности места Сереже стало немножко жутко.

И вдруг он увидел реку: прямо за ней всходила огромная красная луна. Вода казалась черной, и другого берега не было видно. А поодаль тянулся поперек реки длинный бесконечный ряд огоньков.

– Это мост, Сережа, – сказала мама. – Помнишь, мы переезжали в Самаре мост через Волгу?

Тот был один километр с четвертью, а этот – без четверти два километра.

Арба качнулась на повороте, наклонилась, и что-то затрещало. Мама ахнула, возчик закричал на лошадь, и вдруг в тишину врезались другие нестройные крики. На берегу реки горел костер. Около него человек десять в пестрых халатах и мохнатых шапках кричали и грозили, размахивая руками. Лошадь остановилась. К арбе подошел студент и помог маме сойти с воза. Она даже ничего не сказала про яйца и только спросила: «Где же лодка?» Студент молча подошел к воде. У берега качалась маленькая четырехвесельная лодка. Сережа поскорее забрался на корму.

– Какая маленькая, – сказала мама. – Где же лодочники?

Студент молча указал на людей у костра. Вдруг от них отделился высокий узбек с черной бородой и безобразным шрамом через все лицо. Он заговорил что-то сердито и угрожающе, показывая на лодку. Но нельзя было понять, что он говорит. А студенты стали класть вещи в лодку, она села глубже в воду, и по стенкам ее внутри побежали тоненькие струйки.

– Лодка худая? – спросила мама.

– Жарко, рассохлась, – ответил студент.

Сзади у костра все еще кричали. Казалось, что сейчас начнется драка. Сережа сидел и смотрел то на лодку, то на людей у костра. Он забыл, что это были лодочники, и думал, что это разбойники.

– Нет, – сказала вдруг мама, – я не поеду. У меня ребенок, я не могу рисковать.

– Как хотите. Вынимать ваши вещи? – спросил студент.

– Да, пожалуйста. Вылезай, Сережа, мы не поедем.

Сережа слышал, но не двигался. Он думал, что что-нибудь не понял. Не для того разве они ехали пять суток в поезде, потратили столько денег, тряслись в арбе, чтобы ехать к папе? И теперь, когда он уже в лодке, вылезать? А мама оглянулась и увидела, что извозчик уже уехал. Должно быть, ей стало страшно остаться на берегу одной с вещами и кричащими узбеками. Она пошептала что-то и сказала:

– Не надо вынимать вещей, я еду.

Вдруг сзади все стихло. Подошли два лодочника и стали прилаживать весла. За ними подошел страшный узбек со шрамом; он кланялся и добродушно улыбался, держа шапку в руках: он желал счастливого пути. «Точно в сказке», – подумал Сережа.