Так оно и случилось. Таня еще три дня бредила и ничего не ела. А когда ей стало немного лучше, заболели сразу Алеша и Николенька.

На седьмой день им было особенно плохо. Оба они были пестрые и краснокожие, как индейцы, и температура у обоих была 40.

Тетя Наташа сидела с Николенькой на руках на своей кровати, а Алеша лежал рядом в его кроватке с решеткой, а Танина кровать стояла поперек комнаты, и Таня сидела в ней очень худая, с маленькой стриженой головкой на тоненькой шее. Ей теперь часто хотелось есть, она по ночам часто кричала: «Супу, кофе!» – и ее приходилось уговаривать, что по ночам супа не варят, и давать ей хлеба с маслом.

Алеша заскулил:

– Хочу на ручки!

– Потерпи немножко, Алеша, – сказала тетя Наташа, – я не могу тебя взять, у меня руки заняты. Вот когда Николенька заснет…

Алеша затих. Прошло с полчаса. Тетя Наташа тихо баюкала Николеньку. Вдруг Алеша неудержимо заплакал:

– Не могу больше терпеть!

– Что ты, – всполошилась тетя Наташа, – на горшочек?

– Нет, на ручки, не могу больше терпеть. Совсем не могу.

Тетя Наташа попробовала положить Николеньку, но он закричал, и она опять его взяла. Она хотела предложить сказку, но все сказки вдруг вылетели из головы.

– Какой ты глупый, Алеша! – рассудительным голосом сказала Таня. – Ведь Николенька меньше тебя, а тоже болен, как ты. И ведь тетя Наташа ему мама, а нашей мамы ведь здесь нет.

Алеша ничего не отвечал, только всхлипывал жалобно.

– Ну, уж иди ко мне, малыш, – снисходительно сказала Таня. – Иди, я тебя подержу.

Алеша вздохнул, покоряясь печальной необходимости, и неловко полез через решетку кровати. Голые его ноги мелькнули в воздухе, потом он долго возился, устраиваясь поудобнее на маленьких Таниных коленях. Наконец он затих. Стемнело. Ангел сна неслышно распростер свои крылья.

Дети пришли с гулянья и заглянули в комнату. Алеша спал, свесив с Таниных колен красное, в пятнах, лицо. И Таня спала, уронив голову на Алешино плечо. Спал Николенька у мамы на руках. Спала и мама…

Родилась я в подмосковном военном городке. После школы училась в музыкальном училище (хоровое отделение). Уже на четвертом курсе института культуры стала ходить в храм и сразу начала петь на клиросе. С тех пор, уже 35 лет, пою и регентую в храме.

Я всегда хотела иметь много детей, а жизнь так сложилась, что своих собственных детей у меня нет.

Но уже в ранней молодости я начала работать с ребятами. Хоровик – это тот преподаватель, которого всегда окружают дети. Так было и в музыкальной школе, так стало и в школе церковной.

Записывать за детьми стала давно. А вот писать рассказы начала случайно. Ближе всего мне были мои племянники, и поэтому о них много рассказов. С каждым годом истории прибавляются. Мне всегда особенно нравилось общаться с подготовишками, детьми 5–6 лет. Их доверчивость, открытость, а порой и важное снисхождение к тебе – все это так умиляет, так поднимает настроение!

Я никогда, к сожалению, не была для ребят наставником, примером для подражания. Увы! Была всегда только подругой, старшей – но все-таки подругой. Но как-то верится, что не бесплодно прошло это время и, когда они вырастут, быть может, вспомнят что-то хорошее из наших встреч.

Катя с Тёмой заболели. Их положили в одну больницу, но в разные отделения. Они впервые оказались так далеко от семьи и очень тоскуют.

Я иду навещать племянников. Первым вижу Тёму – его группа гуляет в садике. Он тоже видит меня, но вместо «здравствуй!» я слышу:

– Вот Нина пришла, сейчас будет о Боге говорить.

Пообщавшись с племянником и отдав ему гостинцы, поднимаюсь в старшее отделение, к Кате. Она, видимо, давно сидит на стульчике, ожидая родных. Увидев меня, всплескивает руками и горестно восклицает:

– Я так и знала, Нина, что это ты придешь, а не мама!

Тёме почти четыре года. Мы сидим в комнате.

В то лето сильно повысили плату за электричество, и потому свет мы не включаем.

Солнце уже село, но полная темнота еще не наступила, неяркий свет из окна позволяет различать предметы в комнате.

С Тёмой сидеть легко. Он парень бывалый и привык сам себя развлекать. Сейчас у него в руках пингвин из киндер-сюрприза. Тёма усердно, почти яростно, то собирает его, то сразу же, так же усердно, разбирает. Наконец одна деталька (клюв) куда-то закатилась.

– Нина, ищи клюв!

– Ишь какой умный! Сам потерял, сам и ищи!

Тёма ищет. А я решаю просветить неграмотного племяша.

– Тёма, – важно говорю я, смотря с дивана на пол, где сидит Артем, – вот если бы ты помолился Господу, то нашел бы свой клюв!

Тёма искренне удивлен. Таких вещей ему никто никогда не говорил. В старых колготочках, доставшихся от старшей сестры, он ползает под диваном (наш диван стоит на высоких ножках) и очень серьезно твердит:

– Господи, помоги мне найти клюв! Пожалуйста! Господи, помоги!

И через несколько минут клюв (величиной с булавочную головку!) находится.

Вот такие у нас «плоды просвещения».

Однажды вечером звоню сестре. Обсудили наши небольшие проблемы, и вдруг она говорит: «Тут Тёма тебя просит!»

Батюшки-светы! Обычно его к телефону не дозовешься.

– Я слушаю, Тёма!

– Нин, ты не можешь попросить Там, чтобы мне приз дали по мягкой игрушке?

Я не понимаю:

– Где Там, Тёма?

– Ну, Там! – очень многозначительно повторяет Тёма.

Наконец до меня доходит. Тёма занимается в кружке, где шьют мягкую игрушку. Скоро предстоит конкурс этих игрушек, Тёма хочет получить первое место, а меня просит помочь. Ему кажется, что если я работаю в храме, то Там, на небе, среди святых, у меня «свои» люди, а значит, мне с ними легче договориться.

По дороге домой из нашей деревенской церкви стоит ларек, где кроме всего прочего продают любимые Тёмой сникерсы, попкорн и, конечно, жвачку. Он знает, что я не буду ему все это покупать, и нашел выход. Он становится прямо напротив продавца и стоит так минут двадцать. Пока не подойдет какой-нибудь добрый дяденька и, увидев «милого» мальчика, не пожалеет его и не купит на свои деньги все, что тот пожелает. Увести Тёму – «не позорься!» – я не могу, он упрям, как маленький ослик. Уйти и оставить его одного я тоже не могу – дорога до нашей дачи дальняя, ребенок маленький. И я, заложница злого мальчишки, стою рядом с ларьком.

– Тёма! – в который раз говорю я ему злым шепотом. – Идем домой!

Тёма молчит, он спокоен и знает, что ситуация в его руках. Наконец появляется очередной покупатель, замечает наши хмурые лица и спрашивает:

– Вашему мальчику что-то хочется?

Кончается всегда одинаково: впереди идет жующий сникерс Тёма, а сзади я, возмущенная. Вот так бы и треснула. Знаю, что нельзя, а следовало бы!

Мы живем на даче в городе Ряжске Рязанской области. Часто, возвращаясь с Тёмой и Катей из городского парка, накатавшись, накачавшись на каруселях и качелях, мы находим нашу калитку запертой на большой замок. Это значит, что наша бабушка ушла на другой участок и унесла единственные ключи.

Мы давно придумали, как выйти из этого затруднительного положения. Кто-то из ребят (чаще Тёма) перелезает через забор и открывает ворота, которые запираются на засов.

Трудность состоит в другом. Вернее, две трудности. Первая – та, что забор довольно высок, а спрыгнуть нужно на асфальтированную дорожку рядом с клубникой. Клубника же обнесена низенькой железной оградой, так что если не рассчитать прыжок, то ноги попадут в эту ограду. Вторая трудность вот какая. Недавно мне попалась в руки книжка об одной известной английской актрисе. Там рассказывалось, как ее сынишка тоже перелезал через забор на даче, очень неловко сел на колючее ограждение и тяжело поранился. Эта история очень взволновала меня еще и потому, что наш Тёма вообще крупный специалист по ссадинам, синякам и порезам. И вот сейчас, стоя с Катей внизу, запрокинув голову и наблюдая, как Тёма карабкается по забору, я грозным шепотом взываю: