– Как они у вас выбираются, при запертых воротах? – спросил я.

– Посредством этой вот кнопки. – Шерри указала на черную точку посередине правого столба. – Мы – учреждение не закрытого типа. Каждый может выходить и приходить когда заблагорассудится. Ворота запираются только снаружи, чтобы удерживать наших постояльцев от проблем.

– В мужском заведении такого нет.

– Если б я командовала, как раз и ввела бы там такой режим. Но при нехватке финансирования руководство распорядилось так. Все психически тяжелобольные люди уязвимы, но быть женщиной – это еще и дополнительный фактор.

Майло сказал:

– То есть женщины уходят когда захотят, но по возвращении вынуждены набирать вас, чтобы их впустили.

– Рассчитываем на это как на сдерживающее средство от того, чтобы уйти. Хотя отдаем себе отчет, что имеем дело с не вполне разумным населением.

– Гребете вверх по течению, – сказал Майло. – Могу это понять.

– Уповаю на ваше понимание, – она повернулась ко мне, – и на ваше тоже. Зельду мы, конечно же, возьмем, если она захочет здесь быть и действительно не представляет опасности для себя и окружающих. Единственная помеха – это если к завтрашнему утру те места забронируют. В таком случае удача, увы, пролетит мимо нее.

– А если такое произойдет, вы не можете подсказать, куда мне лучше ее отвезти?

– Отвезти? Вы что, думаете сделать это лично?

– Похоже, это самый простой способ.

– Она когда-то была вашей пациенткой?

– Моей – нет. Но я консультировал ее психиатра.

– А что же он в этом всем не участвует?

– Ушел из жизни.

– Ах вон оно что… Ладно, я прослежу, чтобы для нее нашлось место. Если вы уверены, что с ее стороны не будет агрессивных действий.

– Гарантировать что-то я, понятно, не могу, но и на подобный риск пока ничего не указывает.

– Ценю вашу честность, доктор. Пойдем старым проторенным путем.

– Вы же сказали, она у вас провела целый месяц.

– Относитесь как хотите, но мы не храним клинических или личных данных.

– Кстати, а почему она вообще ушла?

– Понятия не имею. В один прекрасный день просто взяла и исчезла. Как и многие из них.

– Какие-нибудь проблемы с алкоголем или наркотиками?

– Я бы не сказала. А что, сейчас они есть у нее?

Я покачал головой.

– Есть ли за ней еще что-нибудь, кроме проникновения на территорию?

– Да вроде нет.

– В данный момент она получает какие-то медикаменты? В нескольких кварталах отсюда есть психиатричка, и если понадобится, я могу прикрепить ее туда.

– Врач, который ее принял, ввел ей сильную дозу ативана и прописал недельный курс. Сейчас она в полусонном состоянии. Не знаю, как она себя поведет, когда препарат перестанет действовать.

– История знакомая. – Шерри Эндовер вздохнула. – Ну что, Зельда, добро пожаловать обратно… Приятно познакомиться с вами обоими. Вон ту кнопочку нажмите и сразу выйдете.

– Еще один нюанс, – сказал я. – Зельдой я занимаюсь потому, что по профессии являюсь детским психологом, а ее психиатр в свое время попросил меня провести оценку ее сына. У вас нет никаких соображений, где он может быть?

Шерри Эндовер нахмурилась.

– У нее есть сын? Когда она была здесь, никакой информации на этот счет не имелось. И вообще, мы по профилю детей сюда не принимаем, так что его, наверное, поместили куда-то еще.

– При этом я никак не могу его найти.

– А вас это, извините, волнует потому, что…

– Просто хочу знать, что с ним всё в порядке.

– Не хочу быть мисс Всезнайкой, но вы пробовали обращаться в социальные службы?

Я с ходу перечислил несколько агентств, с которыми созванивался.

– Ничего к этому добавить не могу. – Она развела руками и, глубоко вздохнув, спросила: – Вы ведь не думаете, что она могла применять к нему насилие? Поскольку если да, то на повестку автоматом выносится вопрос. В виде красного восклицательного знака размером с Аляску.

– Пять лет назад она была заботливой любящей матерью, – сказал я, – которая никого пальцем не трогала. Не говоря уже о насилии. Теперь она обитает на улице, и дать ей крышу над головой будет уместнее всего. Мне просто хотелось в этом удостовериться.

– То есть пять лет назад Зельда уже была не в ладу с рассудком, но при этом хорошей мамой?

– У нее получалось работать в полную силу да еще и заботиться о том, чтобы мальчик получал хороший уход. Затем работу она потеряла, а обо всех ее передвижениях известно лишь то, что она гостила в том другом заведении, а затем какое-то время у вас.

– О ребенке она ничего не рассказывала?

– Она и сейчас о нем не заговаривает. Единственно, о чем упоминает, это об исчезновении своей матери. Эта деталь здесь не всплывала?

– Лично я ни о чем таком не слышала. Хотя, может, она делилась этим с кем-то другим из наших дам… У всех наших постоялиц, знаете ли, есть свои истории. И при этом нельзя сказать, что все они сплошь вымышленные, – а вдруг она, скажем, потому и вторгается в чужие дворы, чтобы в каком-то смысле, символически, вернуться к себе домой или еще что-нибудь в этом роде? Ого, как вам моя популярная психология? Может, мне уже пора начать вести свое ток-шоу?

Я ответил улыбкой.

– Шутить не следует, но определенный смысл в этом есть, – сказала она. – Просто я – дурёха, поступившая на эту работу из-за того, что приказало долго жить мое преподавание в Нортридже.

– Вовсе нет, – подал голос Майло.

– Что «нет»?

– Дурёхой, мэм, вы мне вовсе не кажетесь. А что вы преподавали?

– Государственное управление. Вообще я организатор, терапию не практиковала ни минуты. Во всяком случае, официально.

– И все равно вечерами отправлялись домой со знанием, что сделали за день что-то важное.

Шерри Эндовер распахнула на него глаза, а затем зарделась.

– Это наиприятнейшее, что мне от кого-нибудь доводилось слышать. Исключение составляет предложение о замужестве – и я не скажу, чем обернулось оно. Вы сами женаты?

Майло с улыбкой качнул головой.

– Ладно, ставлю зачет, – улыбнулась и она. – А теперь хорошие манеры предполагают, чтобы я ответила, что то же самое относится и к вам. А ведь и в самом деле относится. К вам обоим. – Рассмеялась жестковатым смехом. – Полюбуйтесь на нас, компашку святых.

Когда мы отъехали, Майло спросил:

– Зачем ты спрашивал ее о бухле и наркоте?

– Зельду дважды брали именно за пьяный дебош в общественном месте. И меня посещают мысли, не забурится ли она со всей своей неуемностью в какую-нибудь пивнуху.

– Или на чей-нибудь задний двор.

– И это тоже.

– Я бы над этим не парился. Как я уже сказал, правоприменение – форма политики, и людей вроде нее не просят дыхнуть в трубочку, а сразу хвать за шкварник и в обезьянник. Копам, что ее вязали, нужно было лишь обвинение, которое можно на нее навесить, вот они и назвали ее пьяной.

– Значит, по барам мне ошиваться смысла нет?

– Тема отдельной беседы. – Майло рассмеялся. – Какие еще будут предложения, мой собрат по компашке святош?

Уже по возвращении в участок мы сошлись во мнении, что сделать остается не так-то много.

Майло свяжется с Центральным отделом и попробует выяснить, есть ли там что-нибудь насчет Зельды и Овидия; ну а я двинусь «гламурным маршрутом» в попытке выйти на кого-нибудь из прямо или косвенно связанных с «Субурбией».

После этого останется только отступиться.

Майло говорил начистоту; я слегка кривил душой.

Через считаные минуты после того, как он меня высадил, я принялся составлять список из калифорнийских школ-интернатов, принимающих детей дошкольного возраста. Список получился ничего себе: тридцать девять учреждений с образовательными функциями, начиная от вундеркиндов до детей с «особыми потребностями» (читай, неспособных к обучению) и (или) испытывающих проблемы с весом.

Последних я откинул, что сократило перечень на пятнадцать пунктов.