Мою голову осаждали мысли одна хуже другой, и я отметал их как мог. В конце концов, она лечилась у Лу, а не у меня; остается надеяться, что его курс как-то ее выровнял.

Лучший из вообразимых раскладов: его психотерапия все же пошла ей на пользу и он поставил ее на ноги настолько прочно, что разочарование не может ее повалить.

Если б какая-то проблема возникла у Овидия, он дал бы мне знать. На этом и успокоимся.

Вскоре после этого стартовал бракоразводный процесс у супругов Чармли, которые взялись дербанить друг друга на части. Оба – и Джули, и Брайс – делали мне предложения с целью заполучить меня свидетелем в суде на своей стороне. Я со всей возможной тактичностью отказал. Результатом стало ледяное молчание со стороны обоих, а Робин никогда больше не слышала от Джули ни ответа ни привета; мы даже как-то раз из-за этого повздорили.

Вот вам и скромные радости бесчеловечных отношений.

Между тем после оценки Овидия Чейза прошло два с половиной года. И однажды, за беглым просмотром бюллетеня нашего медицинского факультета, я вдруг наткнулся на некролог Лу Шермана. В семьдесят три года, после продолжительной болезни (вот она, причина обрыва нашей профессиональной связи), вдова по имени Морин, детей нет, похоронной церемонии тоже, вместо цветов – пожертвования в фонд борьбы с раком.

Я позвонил с соболезнованиями на его домашний номер, надеясь, что абсолютно не знакомая мне женщина не сочтет меня навязчивым.

Автомат сообщил, что данный номер не обслуживается. Видно, не судьба. После этого я попытался забыть Лу, хотя про Овидия мне время от времени вспоминалось. Умненький, слегка замкнутый мальчик, эксперт-самоучка по строительству своего собственного мира. Может, и цельный как раз из-за того, что его мать была на грани распада.

Или же это все психологические бредни, а мальчугану просто нравилось возиться с конструктором…

В конце концов и он выпал из моей памяти. Пять лет без новостей – само по себе хорошая новость.

И тут все в одночасье переменилось.

Резиденция «ЛАКБАРа» напоминала ровно то, чем это строение было раньше, – комиссионка в спальном районе убогого пригорода.

Фасад состоял преимущественно из закрашенных окон – не очень разумно для заведения с психически больными людьми в этой разномастной округе. Знак у входа предупреждал, что здесь ведется круглосуточное видеонаблюдение, хотя камера явно отсутствовала. Еще одним курьезом была закрытая, но крайне хлипкая дверь со звонком.

Мне открыли без всякой проверки, и я вошел в пустой вестибюль с еще одним окном, за которым находилась регистратура. Это окно было не закрашено, а лишь припорошено пылью, и за ним виднелась согнутая над клавиатурой компьютера пожилая женщина. Слева от нее находилась дверь с надписью «Вход запрещен». Мое появление женщина заметила, но от работы не отвлекалась.

Я постучал по стеклу, и она отодвинула окошечко.

– Доктор Делавэр, – представился я, – к Зельде Чейз.

Задвинув окошечко, она взялась за телефонную трубку, а затем снова занялась печатанием.

Через какое-то время в регистратуре появилась тощая молодая брюнетка в белом халате и стала о чем-то говорить с регистраторшей.

Вновь прибывшая отличалась короткой стрижкой под машинку и челкой бронзового цвета. Халат был ей велик и обвисал мешком поверх майки и джинсов. Эту особу я видел впервые, но уже знал и имел о ней подробное представление, так как она любила внимание, а ее персональные данные были разосланы по всему киберпространству.

К своим двадцати пяти годам Кристин Дойл-Маслоу успела окончить Вассарский балакавриат в области городских исследований. Единственный ребенок отца, практикующего гештальт-терапию в Ньютоне, штат Массачусетс; мать живет в Бруклайне и преподает биопсихиатрию в университете Тафтса. Любительница экологически чистых коктейлей. Список любимых групп «открывает новые горизонты в неизвестности». Любит эфиопскую кухню, в частности «леф с тыквой»; придерживается убеждения, что государственная политика – это «контактный спорт». Последние пару лет стажируется в Управлении городского развития, занимаясь «разработкой и внедрением позиционных документов по связям с общественностью». Опыт в области психологии или какой-либо другой области психического здоровья отсутствует.

Продолжая разговаривать с печатающей регистраторшей, она повернулась и окинула меня взглядом. Молодая, но уже с отяжеленным, зажатым лицом, которое быстро старится. Не помогают и очки в металлической оправе а-ля «конторские служащие пятидесятых».

Просмотрев несколько распечаток на столе регистратуры, через белую дверь она наконец вышла в вестибюль. Под белым халатом на майке проглядывала зеленая надпись «ЛАКБАР – Служим обществу со стилем» (ну а как же иначе).

К груди был пришпилен непомерно большой бэйдж со всей предназначенной миру информацией, но тем не менее она представилась голосом, соперничающим в звучности с тромбоном:

– Кристин Дойл-Маслоу.

– Очень приятно, – отреагировал я. – Как она там?

– Под словом «она» вы имеете в виду мисс Чейз?

Подавив в себе соблазн ответить что-нибудь вроде «нет, Марлен Дитрих» или «нет, Мэрилин Монро», я ответил:

– Да, ее.

– Особых проблем не возникало.

Веским, демонстративным жестом она извлекла связку ключей, отперла белую дверь и впорхнула в нее, оставляя мне ловить рукой дверное полотно.

Следом за Дойл-Маслоу я прошел в сквозистое безлюдное пространство, разделенное на кабинки, но без всякой мебели или офисного оборудования. В нос шибал запах свежей краски. На задах помещения обнаружилась еще одна белая дверь с табличкой «Посторонним вход запрещен».

– Ваш проект начался недавно? – поинтересовался я.

– Сейчас мы на стадии разработки.

– Но вместе с тем у вас есть стационар?

Дойл-Маслоу остановилась, поправляя очки.

– На данный момент там всего один пациент. Ваш, – бросила она и продолжила свое шествие.

– Постойте, – окликнул я, стараясь говорить спокойно, но тайные пружины противодействия все равно сказались на громкости и жесткости тона.

Плечи Кристин Дойл-Маслоу на ходу вздрогнули, хотя сам ход не сбавился.

– Мне нужно объяснение, что здесь происходит. И немедленно, – припечатал я.

Она остановилась ко мне вполоборота.

– Вы же психолог. Значит, объяснять – это ваша работа.

– Ну а ваша, извините, в чем?

– Я исполнительный директор «ЛАКБАРа»…

– Это что?

– Концепты и организация.

Челюсть у нее выпятилась, но твердости в голосе убыло, а глаза за стеклышками очков беспокойно ерзнули.

– Тогда потрудитесь объяснить, каким образом у вас оказывается человек под грифом «пятьдесят один пятьдесят», а вокруг словно болото. Ничего не делается.

– Не вижу, как это соотносится. У нее обострение, она спрашивала вас, и я связалась.

– С кем?

– Я же говорила. Больница Рейвенсвудского университета. Нетворкинг с местными юр- и физлицами, осуществляющими уход, – один из наших основных рабочих постулатов.

– Ее что, судебным решением перекинули к вам?

– Нас сочли идеальными для данной ситуации.

Я оглядел триста квадратных метров пустующего пространства.

– Я здесь потому, что пять лет назад проводил оценку сына Зельды Чейз, и меня волнует, всё ли с ним в порядке. Где сейчас Овидий?

– Понятия не имею. Единственное о нем упоминание – имя в справке Шермана о переводе.

– Что он указывал про мальчика?

– Только то, что он существует. Ну что, теперь мы можем…

– Мне нужна копия.

– Там в основном даты… Начало проведения, окончание. У вас, кстати, окончания не было.

В ее устах это прозвучало как тяжкое преступление.

– Все равно, мне нужен экземпляр.

– У меня его нет. Всё в электронном виде на сайте головной организации.

– Это где?

– В Бостоне.

– Значит, можно легко найти.

– Можно, – согласилась она, – только там ничего нет.