Он так глянул… Катерине стало страшно. Дико, просто жутко от того, что пряталось за потемневшим взглядом Саши, за тем, как крепко он прижимал ее к себе. Взрослая уже, и действительно поняла, о чем он.

Холодно. Дрожь по спине. Закусила губу.

— Мы с Олегом… Горбатенко, — объяснил он, видя, что она нахмурилась, не понимая. — Да, именно с этим, — чуть веселей хмыкнул, когда у Кати глаза, наверное, от удивления округлились. — Мы с ним этот долг на себя взяли. Оба многим твоему отцу были обязаны. Выплатили все. И я… Мы дружили с тобой, малышка, — он улыбнулся куда мягче, очень нежно глянув теперь на то, как она его слушала, едва не открыв рот.

Но ведь впервые за эти годы кто-то ей что-то объяснял и рассказывал! А то сама же только какие-то догадки строила. Еще и на подростковых страхах, недопонимании, обидах — не лучшая почва.

— Я тогда, после похорон, приезжал еще раз, через месяц где-то. Но твоя мать не разрешила мне с тобой встретиться. Хотелось хоть поболтать, — Саша словно тоже в прошлое погрузился, внутрь себя заглянул, вспоминая. И как-то не задумываясь, продолжал ее волосы перебирать. А Кате так приятно… и отвлекает, не настолько тяжело слушать. — Однако… Да, можно понять, что Еленой руководило, если подумать. Тоже ж понимала, что к чему и чем грозит. Твоя мать и большую часть денег за дом ваш нам отдать пыталась, чтобы хоть часть этого долга закрыть. Капля в море, блин! Но я ее не расстраивал. Просто отказались, сами все закрыли, вам и так сложно пришлось. Так хоть было на что жить, — хмыкнул Саша. — Но я скучал, котена. И понемногу мониторил. Казалось, критичного не было ничего, вот и уважал просьбу и желание твоей матери, не лез.

— Ясно… — повернула голову и коснулась губами его руки… Немного неуверенно и робко. — Прости.

Вроде сомневаясь поначалу, что имеет право на такое.

Секс… даже самый горячий, все же ощущался не так остро, как все эти слова сейчас. На откровенность в постели было легче решиться, совокупность тел — это не души и сознание спаивать. Открывать свои страхи, прошлую боль, которая всю жизнь определяла теперь, комплексы — тут совершенно иная степень доверия.

— Котена! — Саша хмыкнул, с улыбкой отвергая извинения.

Между ними, похоже, эти нити слишком давно натянуты, и не лопнули, не истерлись за время порознь, разве что запутались немного, но теперь вновь накрепко сплетались.

  И Саша, будто тоже такое ощутил, наклонился ниже, легко поцеловав ее волосы.

  Между ними тишина повисла на некоторое время. Но не тяжелая, а какая-то пронзительно-острая. Сближающая…

Вдохнула, ощутив уже в груди жжение из-за того, что дыхание задерживала. Вышло рвано и громко.

— А когда мама опять замуж вышла… — попыталась за новыми словами спрятать свою потерянность и ранимость в этом моменте. — Ну, мы стали на выходных еще за город ездить, у Андрея там домик был. Разнообразие, — хмыкнула, прикрыв глаза. — Хорошо, наверное, только я себя все равно лишней чувствовала. У нас с ним нормальные отношения, ровные. Мы совершенно не близки, но и не изводим друг друга. Просто общих тем никаких. И я словно постоянно мешала им… Начала просить, чтобы меня дома оставляли. Ну зачем я там, как пятое колесо на телеге? Да и взрослая уже вроде, следить не нужно. Только мы еще больше отдалялись. А мне отчаянно был нужен кто-то, с кем поговорить хотя бы, не знаю, можно; на кого опереться, чтоб хоть как-то в мире разобраться… Отца, видимо, не хватало. Или тебя…

Саша так глянул на нее, таким взглядом, что у Кати в голове полная сумятица в миг. И от того, что даже разобрать толком пока не может, но все же улавливает в прищуренных глазах Ольшевского, мороз по коже, жар в груди и какая-то тяжесть во всех членах, будто мышцы ослабли мигом.

А она все рассказать ему пытается…

— Я Вадима в университете встретила. Он кандидатскую писал, преподавал… Старше меня, почти как ты. Как-то сразу потянулись друг к другу. Думала, что он меня понимает. Сильный, характер твердый, мне показалось. Как у вас с папой, — опять повторила, пытаясь объяснить, почему на этого мужчину купилась. — Мама не сильно отговаривала. Мне даже чудилось, что она облегчение испытала, когда я своей жизнью зажила. Только мне не хватило опыта понять, что вашей с папой доброты и глубины в Вадиме ни капли нет. Обозленный на мир, не жесткий, а жестокий, если что-то не так, как хочется ему. Знаешь, из тех, у кого все вокруг во всех бедах виновны, только сами никаких усилий прикладывать не желают, зато… — умолкла, прикусив губу и снова прикрыв глаза, набираясь сил.

— Зато на близких за свою слабость в жизни отрываются по полной… — не сказал, а с яростью выплюнул Саша, вновь притиснув Катю к себе, и натирая под волосами ее шрам. — Он тебя бил, котена? — рыкнул, но ее при этом, как баюкал руками.

— Бил, — так, уткнувшись ему в живот, слушая гулкий отзвук ярости и боли Саши за нее, было легче говорить. И в глаза не глядя. До сих пор стыдно. — Не сразу. Но… постепенно накапливалось. Вадим  считал, что я обязательно должна сразу забеременеть и родить. А когда понял, что у меня с этим проблемы… Оно как-то исподволь началось: поначалу кричал просто, ругал, придирался. Следил вечно. Ему все казалось, что я слишком откровенная, «разгульная», того и гляди гулять начну, изменять ему с однокурсниками, — Катя зябко передернула плечами.

Внутри все равно озноб, хоть Саша и обнимает крепко.

— Потом как-то пощечину влепил, когда я на подготовке к новогоднему празднику в университете задержалась. Обвинил в гадости всякой. Ясное дело, на сам праздник уже не отпустил. И после этого начал все чаще руки распускать.  Все больше. А я… Мне стыдно было, Саша. Все стыдно: и признаться кому-то, что меня муж бьет, себя виноватой считала, что не правильно делаю что-то, наверное; и что родить не могу, тоже стыдно, ведь это каждая женщина может. И… что так секса иногда хочу, ласки, поцелуя, — уткнулась ему в живот сама, не поддаваясь, когда Саша попытался запрокинуть ее голову, чтобы в лицо глянуть.

Слезы, горькие, давние, этого стыда, боли, унижения и полного разочарования в себе, душили, заставляли глотать слова, прерываться.

— Котена! Малышка! Б*я! Убью урода, слово даю! — тихо, но так яростно, что у нее мороз по коже пошел, прошипел Саша, наплевав на ее желание-нежелание.

Сгреб Катю в охапку и прижал к себе. Поцеловал в закрытые веки, в дрожащие ресницы.

Его самого трясло так, что она ощущала.

— Саша! Не нужно! Говорила уже, Бог ему вернет… — реально испугалась!

Голос у Ольшевского был такой, что даже ей страшно. Она его таким не видела никогда. С этой черной холодной решимостью в глазах, со стальным блеском, жесткой линией напряженного подбородка. И словно ярость вибрирует в груди, только он ее в тисках держит.

— Я сам решу, — хлестко отрезал Александр, прерывая ее нервную просьбу. — Мразь, которая тебя обидела, не стоит жалости, котена.

— Саша…

— Как ты все-таки развелась? — опять прервал, ясно дав понять, что не намерен спорить.

А ей страшно. НЕ хочет, чтобы из-за нее такое говорил или делал. Не из-за Вадима даже. Бог с тем! Ей за Сашу страшно… За его душу, человечность, вообще как-то, словами не выразить!

— Он во время очередной ссоры меня ударил сильно. Избил, собственно, — отвернулась. — В живот бил, говоря, что я все равно не женщина, если родить не могу. И я упала на столик, у нас был такой, стеклянный, а тот треснул, разбился… Порезал мне шею, там самый крупный осколок застрял. Крови было море. Я даже сознание теряла… Вадим испугался, отвез меня в больницу. Солгал, понятное дело. Но там врач хороший был, понял. Тихо спросил, кого вызвать? А я маму попросила. Они с Андреем быстро приехали и… Знаешь, я же ни разу им не жаловалась. Но Андрей сразу все понял. Вадима выставил, заявление в полицию написал, в суд подал и на развод от моего имени. Он мне здорово тут помог, честно. Еще и отчитал, что я не говорила никогда, их обманывала, делая вид, что счастлива… Вадим не сопротивлялся потому, что не хотел шумихи и суда, его из университета могли уволить. Ну и дал мне развод быстро. А я… как только  более-менее пришла в себе, переехала в Киев. Тут и доучилась. Ну и дальше…