Поехали в Черкасский переулок к Гиршману. Бриллиант в туалете нашли. Передал я его Гурлянду. На радостях он стал мне премию предлагать – сто рублей. Я отверг подношение, но сказал, что уместно будет, коли он вознаградит двух городовых: «У них жалованье маленькое!» Самуил Давыдович от щедрот своих отказал им «красненькую» – десять рубликов-с, по пятерке каждому.

Соколов захлопал в ладоши:

– Браво, Коля, блестящая работа! Выпьем за юное дарование – Жеребцова.

Лакеи несли горячие закуски, украшали стол жульеном из птиц, форшмаком в калаче, толмой в виноградных листьях, блинами с зернистой икрой.

Старый граф ласково улыбнулся, истории эти весьма его развлекали. Он посмотрел на сына, негромко, но внушительно сказал:

– А теперь, дорогой сынок, сделай одолжение, о себе расскажи. А то о тебе разговору больше, чем о Пинкертоне.

Аполлинарий Николаевич взглянул на старого графа:

– Отцовское слово, как царское, оно дороже всего. Но, милый папа, положение хозяина обязывает уступить пальму первенства гостям. Я вижу, что наш жизнерадостный фотограф Ирошников готов порадовать общество забавной историей. Это так, Юрий Павлович?

Тот охотно кивнул головой, торопливо запил белым вином рыбный волован и произнес:

– Служебную карьеру я начал письмоводителем в Мариинском участке, что в Марьиной Роще. У меня есть родственничек со смешной фамилией Сквозняков. Парень добрый, но бестолковый. Служил экспедитором в конторе Шиперко.

– Это что мебель перевозит? – колыхнула бюстом супруга Диевского.

– Да, а мой Сквозняков однажды в мартовский денек повез мебель куда-то на Ольховку. Солнце разыгралось вовсю. Жарко стало экспедитору, снял он с себя пальто, совсем новенькое, только что сшил за хорошие деньги. Осторожно так свернул и положил возле себя на фургон.

Тут ему накладную принесли. Пока он оформлял ее, пальто – тю-тю! Побежал потерпевший в участок. Там заявление от него приняли, но, как водится, похитителя обнаружить не обещали. Приплелся ко мне, чуть не плачет: «Юрий Палыч, ты большой человек, в полиции служишь! Прикажи кому следует, чтобы покражу нашли и мне предоставили. Ведь целый год на обнову копил, себе в необходимом отказывал, и вот – на тебе!»

Я малость покумекал и отправился к нашему приставу Романову. Он человек душевный. Я объяснил что к чему и мою задумку поведал.

Удивился пристав, помотал головой: «Сомневаюсь в твоей затее!»

Однако выписал на бланке разрешение Вячеславу Сквознякову ходить по ломбардам и отыскивать ворованное пальто.

Сквозняков спрашивает:

«Ломбардов много, с какого начинать?» – «С Елоховского, понятно, ведь он ближе других к месту кражи».

Побежал Сквозняков с разрешением, а уже часа через два возвращается, пот со лба смахивает: «Нашел! Заложил, подлец, за пятнадцать рублей, а мне пальто обошлось в семьдесят! Прикажи, чтобы выдали». – «На это полиция прав не имеет, следует действовать через суд. Да только проще с медведицей в клетке переспать, чем с российским судом связываться». – «А как же быть?» – Сквозняков чуть не плачет. «Полицейский без ума – все равно что лопата без черенка. А в нашей голубятне, – Ирошников постучал себя по лбу, – кое-что водится».

И пропечатали мы в газетах за казенный счет объявление:

И адрес указали нелегальной квартиры – в доме 4 по Собачьей площадке.

– Неужели вор поверил? – так и ахнула супруга Диевского.

– Не совсем! Мы на квартире оставили опытного агента, маститого старика Смолина. Ух, хитрющий был! Воришка оказался опытным, тюремной баланды уже вдоволь похлебал. Он поначалу без всякого пальто скромненько явился на квартиру, для разведки. Коли схватят, так не с поличным, но Смолин был, царствие ему небесное, актер – что тебе Щепкин! Он так ловко пьяненького изобразил и водочкой воришку угостил, что тот поверил. И потащил Смолина на какие-то задворки, вынул из-под камушка квитанцию и фальшивый вид на жительство. Приехали в ломбард, тут наручники на воришку и надели.

– Ловко! – Гости захлопали в ладоши, и даже старый граф одобрительно качнул седовласой головой.

Теплый сумрак, далекий лай деревенской собаки, яркие звезды, изумрудно светившие в млечной белизне неба, печальная музыка Паганини, доносившаяся с балкона барского дома, – все это сладостным покоем умиротворяло душу.

– В нашем деле требуется прежде всего здравый смысл! – сказал Соколов. – И тогда почти все дела, которые поначалу кажутся загадочными и неразрешимыми, легко распутаются.

Жеребцов вдруг весело расхохотался:

– Ваши слова, Аполлинарий Николаевич, мне напомнили случай с золотым браслетом. Телефонят в сыск из ювелирного магазина Свиридова, что на Большой Полянке, казус какой-то у них вышел. Сел я на извозчика, приехал. Хозяин, человек молодой и вам, Аполлинарий Николаевич, хорошо знакомый, – Жеребцов хитро посмотрел на Соколова, – объясняет мне: «Задержали вора! Спрятал в карман массивный золотой браслет с изумрудами стоимостью в триста рублей и хотел унести».

Вижу приличного на вид господина. Он с большим апломбом заявляет: «Я сюда пришел купить подарок жене. Этот браслет мне понравился. Да, я положил браслет в карман, но я направлялся к кассе, чтобы расплатиться за него, отдать сто девяносто рублей. За невинное оскорбление личности подам в суд», – грозит покупатель и даже возмущенно долбит тростью в пол.

Я, право, не знаю, что делать. Решил протелефонить Аполлинарию Николаевичу. Вопрошаю: «Кому верить?» А тот мне сразу полезный совет дает: «Выясни, сколько при себе денег у этого господина?»

Господин покраснел, порылся, порылся в карманах – там всего трешник.

«На какие капиталы собирались покупать?» – строго спрашиваю. Деться некуда, признался в краже. Я командую: «В Бутырку!» Но ювелир Свиридов заступился: «Давайте для первого раза простим!»

Понимаю, что Свиридову в суд таскаться не хочется.

Внял я этой просьбе, да вскоре пожалел. С таким же трюком господин воришка попался на Кузнецком Мосту у Фаберже. Оказался гастролером, прикатил из Кракова.

Старый граф, раскуривая сигару, заметил:

– Христианская доброта в практической жизни, увы, не всегда хороша!

Аполлинарий Николаевич возразил:

– Однако, папа, сила в доброте великая. Вот тот же Андрей Свиридов… Я оставлю историю о нем… на десерт.

Девичий хор, согласно порядкам старины спрятанный в кустах, согласно затянул:

Официанты принесли новую перемену: перепелов, жаренных на вертеле, фазана в сметане, шницель «Вальс Чайковского»…

Соколов посмотрел на Диевского:

– Николай Григорьевич, у тебя, как лица начальственного, много, поди, баек припасено. Расскажи, сделай обществу наслаждение. Ну, как ты знаменитого Куренкова ловил?

Все замолкли, ожидая рассказ. Старший официант, заложив за спину левую руку, с привычной ловкостью разливал вина. Остро пахло сухой хвоей. Было хорошо, как редко бывает в жизни.

Пристав Диевский, разогретый вином, живо начал рассказ:

– Ныне имя страшного убийцы Куренкова известно каждому. О нем много писали газеты. Мне же пришлось охотиться за ним еще лет десять назад. Куренков из крестьян, но закончил сельскую школу, ходил в реальное училище. Оптовую торговлю винами Александра Белова, что на Маросейке, помните? Его туда конторщиком приняли, на хорошем счету был. Фотографией увлекся, удачные снимки делал. Одевался под барина. Но стал на бега ходить, много проигрывать, а из кассы – того, денежки начали пропадать. Белов его расчел. И вскоре, здесь же на Маросейке, Куренков ограбил лавку оптических приборов Шоровского. Куренкова дворник местный в лицо знал, схватил, но тот вырвался, дворника табуретом шарахнул и скрылся. По всем полицейским участкам было разослано описание внешности грабителя.