Поймав мой недоуменный взгляд, усмехнулся и продолжил:

— Я имею в виду колоссальность проделанной вами работы.

Если он надеялся, что мне польстит его похвала, то напрасно. Я самодостаточный специалист и прекрасно знаю цену тому, что лежит под его ладонью и к словесным поощрениям не имеет никакого отношения.

— Благодарю, — довольно сухо отозвалась я, — Василий Михайлович уже выписал мне премию в размере оклада.

Очень надеюсь, что лицо мое в этот момент оставалось бесстрастным, потому что не дай бог немцу узреть на нем, то, что твориться сейчас в душе. Меня буквально колбасило от накатившей внезапно ненависти к человеку, в чьих руках не только мой несостоявшийся проект, но и судьба всего колхоза. Умом я все понимала. Быть может, даже если была на его месте, то поступила бы точно так же, но ни чего не могла с собой поделать.

Петерман откинулся на спинку кресла и, сложив руки на груди, стал рассматривать меня, словно я была диковиной зверушкой. И это начало бесить еще больше. Спокойствие…Только спокойстие…

— А знаете, мы с вами в чем-то похожи, — неожиданно сказал он.

— И чем же? — не удержалась от язвительного тона я.

— Я в молодости, так же как и вы был полон энтузиазма. Многое давалось очень легко, в том числе и принятие решений.

Я скептически посмотрела, услышав это его «я в молодости».

— Что-то не похожи вы на старика.

Он дежурно улыбнулся на завуалированный комплимент. И вправду похожи. Я так же реагирую, когда нахваливают мою «неземную» красоту.

— У меня к вам предложение, — продолжил выводить меня из себя проклятый немец.

Я тут же нахохлилась как ощипанный воробей, чем вызвала у Петермана улыбку, но уже искреннюю.

— Деловое, — добавил он.

Но напряжение не спало. Слишком сильны были негативные эмоции по отношению к человеку, которое мое буйное подсознание окрестило ни как иначе как «враг».

— Я вся во внимании, — процедила я, тоже скрещивая руки на груди, будто стараясь отгородиться.

— Вы очень талантливы, Евгения и я с удовольствие возьму вас на стажировку в свою команду. Поработаете, освоитесь. Если приживетесь, то возглавите сельскохозяйственное направление.

Из всех этих слов я услышала только одно.

— Сельскохозяйственное направление? Разве в компании «Статус» есть еще сельхозпредприятия?

— Пока нет, но будет. Я хочу создать что-то наподобие этого, — он погладил все тот же скоросшиватель.

— Здесь, — сипло выдавила я.

— Нет, что вы. Это будет гораздо ближе к городу. Все по последнему слову техники. Прямые поставки на заводы. Это большая возможность для вас раскрыть себя как специалиста и…

Больше слушать я не могла, потому что в голове было только три слова, и они к цензурным отношений не имели. Это что же получается: он решил продать старый зачуханный колхоз, что бы построить новый и современный близ города. И где логика? Либо у немцев вопреки расхожему мнению она отсутствует вовсе или я чего-то не догоняю.

— Кто ж работать-то на ферму пойдет близ города? — брякнула я.

— Построим общежития для узбеков. Оформим все легально. Это выйдет гораздо дешевле и проще.

Ага, найми дешевых узбеков, а свои в глухой деревне пускай мыкаются по всему району в поисках работы. Хотя о чем это я! Каким боком русские для этого капиталистического нелюдя свои? Для него люди это просто средство для достижения поставленных задач.

— Нет, — решительно заявила я и поднялась со стула.

С физиономии Петермана съехала приклеенная улыбочка.

— Почему? Вы подумайте, прежде чем отвечать так категорично. Поймите, от чего отказываетесь.

Я встретилась полным ярости взглядом с опешившим немцем и все… меня понесло.

— Я все прекрасно осознаю, господин Петерман. Что мне делать в вашей команде? Строить козни, ябедничать, трястись в ожидании, что меня подставят, очернят и выгонят. Надолго ли ваши новые сотрудники приживаются, пока их не съест ваш костяк? Я немало успела поработать в больших компаниях, что бы понять одну простую истину — не лезь и целее будешь.

— Тогда почему же вы тут лезете?! — в тон мне задал вопрос Петерман.

И так это двусмысленно позвучало, что запал мой поубавился.

— Потому что это место стало мне очень дорого, и я буду бороться до последнего за его благополучие, — совершенно серьезно ответила я.

Немец скривил свою и без того не сильно красивую рожу.

— Говорите как актриса из дешевой мелодрамы. Это, — он развел руками, — просто бизнес.

— А вы говорите — похожи, — горько усмехнулась я, — Для вас это просто бизнес, а для меня это гораздо большее. Не все измеряется в долларах, господин Петерман.

Он смотрел такими глазами, словно у меня голове рога выросли. Я же застыла посреди комнаты в напряженной позе. Знаю, после возможно пожалею, что была вспыльчива и прямолинейна, но уже поздно.

Петерман фыркнул, будто смешком подавился и, поерзав на кресле, наконец, сказал:

— Не уверен, что ваши слова продиктованы разумом. Но если таково ваше решение — настаивать не собираюсь. Не смею вас больше задерживать.

Меня накрыло чувство неправильности всего происходящего, словно я совершаю огромную ошибку. Хотела сказать в отчет что-то вежливое, дабы сгладить ситуацию, но язык во рту почему-то отказался повиноваться.

Молча, вышла из кабинета, с чувством неприятного осадка. Бросила взгляд на баклажаниху — та на радостях решила навести кофейку. Хоть у кого-то настроение хорошее. Несмотря на весь мой поганый характерец, зла на секретаршу я больше не держала. Она конечно стерва еще та, но если подумать, а чем я лучше. С благодарностью приняла чашечку кофе с молоком, и желудок тут же сжался от голода.

Время неумолимо подкатилось к концу рабочего дня. Нужно двигать домой. Когда закрывала кабинет, о той куче работы, что завалила мой стол, старалась не думать. Все же трудоголизм — это страшно.

Глава 11

Тяжел и неблагодарен труд колхозника. Рабочий день начинается на рассвете и заканчивается на закате. Целый день на солнцепеке в пыли, солярке, навозе. Зарплата мизерная. Разве это жизнь…

Зато после обеда сядешь на пенечек в легкой тени посадки и кайфуешь. Окинешь гордым взглядом колосящееся поле золотой пшеницы, и душа радуется. А вечером, как свалило начальство восвояси, откупоришь с мужиками все в той же посадке чекушку. Выпьешь, закусишь салом доморощенным, что супруга с любовью завернула вместе с хлебом и зеленым луком, и понимаешь — есть в жизни счастье.

Посидишь так с полчасика и снова на свою верную ласточку. Та затарахтит, гагудит, ласково обдаст измельченной соломой и вперед и с песней:

«Широка страна моя родная…»

Пошли убирать во вторую смену. Потому как за перевыполнение плана экономистка, то есть я, обещала премию. Душой я не кривила. Пользуясь эффектом, произведенным господином немцем на Глеба Игнатьевича, я протолкнула положение о премировании. Посему готовилась к начислению в этом месяце рекордно высокой зарплаты для тех, кто особо отличится и побьет все рекорды, вырвавшись на передовую.

Сегодня я опять по заданию Луганского отправилась на целый день в поле. Натянула уже ставшую привычной полевую униформу — яркие красные шорты, белую футболку, яркую кепку. Мужики уже привыкли. Как заприметят, сразу работать усерднее начинают. Подкалывают, конечно, особенно когда Луганский начинает ревностно сверкать глазами на мои голые ноги.

Он вообще в последнее время какой-то нервный. О причинах я догадывалась, но старалась деликатно умалчивать. Измаялся бедный мужик… И не то, что бы я против перевода наших отношений на новый, так сказать, уровень, просто случая подходящего нет. Последняя неделя была крайне напряженной. Домой я не прихожу, а приползаю. Поэтому Ваську в лучшем случае остается только полежать тихонько рядышком и повздыхать.

Сам он все время где-то пропадает. Иногда приезжает в офис весь хмурый, недовольный. Провожает злобным взглядом Петермана, который так и обосновался в его кабинете. Пару раз даже закатил мне сцену ревности. Юбки я, видите ли, слишком короткие одеваю, чтобы покрасоваться перед блондинчиком. Каюсь, была такая подленькая цель. Но это только ради дела. В котором, я, кстати, ни сколечко не преуспела.