Моя комната была как больничная палата – белая и пустая. В ней не было абсолютно ничего. Белая матовая лампочка, белые жалюзи на окне и две встроенные полки. Я притащила с улицы матрас и разложила на полках свои немногие пожитки: две футболки, одни джинсы и несколько трусов. Мне нужно было проделать с этим набором библейское чудо семи хлебов и двух рыбок.

Маленькая хрупкая актриса как муравей притащила из старой жизни в новую воз с прицепом всякой всячины – книги, чашки, тарелки, салатницу, нераспечатанные банные наборы (те самые рождественские подарки непонятно от кого), духи, массажные шарики с шипами, карты таро, толстые белые свечи, маникюрный набор в бархатном футляре, целый ящик банок с кремами, масками и солью для ванны; рамки для фотографий, высокие чёрные шляпы-цилиндры для светских приемов типа скачек и горы всяких тряпок. Её новая комната – с квадратным окном на внутренний двор-колодец – была так же пуста, как и моя, но, в отличие от моей, комната актрисы была не стерильна. Комната актрисы уже имела характер. Это уже был будуар, гримёрка танцовщицы кабаре, чердак колдуньи. У актрисы всегда были какие-то маятники-предсказатели, какие-то магические кристаллы. Когда я приходила, она заваривала чай из трав – шалфей или мяту – и рассказывала мне про цветочные капли-эссенции, про ангелов и волшебство вселенной. Актриса носила серебряные перстни, длинные платья и сладкие духи (красный флакон с надписью «Амор»). Она была настоящая маленькая колдунья – lil witсh – так я называла ее. Мы сразу стали обращаться друг к другу по особым именам, понятным только нам двоим, как обычно делают любовники. Меня она почему-то назвала «лис». Возможно, за рыжеватый, лисий оттенок моих волос? Наши траектории пересеклись с той случайностью, с какой находишь на скамейке шарф, когда почти погиб от холода, и побежали дальше с той естественностью, с какой иногда подхватывают разговор два абсолютных незнакомца.

У каждого есть своя история. Но у актрисы их было намного больше. Мы не говорили о прошлом – мы сразу начали главу, которую стали писать вместе.

Мне нужно было всё, и актриса, без малейшего шевеления жадности или прагматизма, которые часто поражают в нужде даже самые благородные души, делилась со мной своими богатствами. Каждый раз я тащила от нее целую сумку: шелковые платья, крем для лица, фарфоровый заварник, блокнот-еженедельник, расческу.

Только в ноябре я наконец смогла отложить немного денег на обустройство комнаты. У меня по-прежнему ничего не было, но особенно мне нужен был коврик на пол. Как же я его хотела! Любой! Квартира была на первом этаже и так как мы с моей соседкой – Большой Чешкой – экономили на отоплении, то у меня всё время было ощущение, что я хожу по сырой земле. Даже в доме я носила кроссовки на толстый махровый носок, но ступням всё равно было холодно и у меня был какой-то постоянный недоцистит.

И вот однажды в субботу, после двух месяцев говно-работы, я вышла из дома с бюджетом сто фунтов и четким планом: коврик – 25 фунтов, большой пакет риса – 5 фунтов, витамины – 10 фунтов и проездной на все оставшиеся (весь сентябрь и октябрь я вынуждена была ходить пешком и мне это порядком осточертело).

Уже стал зарождаться потребительский ажиотаж перед Рождеством. Кругом было много людей, в кассы тянулись длинные раздраженные очереди. Я наблюдала и радовалась, что всё это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Мой путь лежал в магазин всякой дешевой ерунды для дома – в один из тех, которыми владеет какая-нибудь индийская семья. Эти пещеры Аладдина обычно набиты кучей пластмассовых мисок всех размеров, пыльными искусственными цветами, а с потолка свисают привязанные на веревки крышки унитазов. Я присмотрела себе небольшой красный ковер по карману, но у меня было полно свободного времени и я решила немного послоняться без цели и на обратном пути купить его. На углу был огромный магазин старой мебели. В окне стояли комод и кресло – типичная мебель шестидесятых – точно такие были в большой комнате у моей бабушки. Я решила зайти. Это был настоящий мебельный ангар, в центре которого за массивным столом-бюро сидел под собственным портретом хозяин-болгарин. Он был как сын партийного вождя, который вырос и стал сельским наркобароном. Он был одет в красную спортивную олимпийку, полноват, но крепко сбит. В магазине было холодно, как на улице. Раньше это была станция автомехаников, и болгарин особо ничего не переделывал (или отмывал) – он просто навалил в этот грот, огромный как католический собор и пропахший машинным маслом, гору старой мебели. Я не успела толком осмотреться по сторонам, как меня увлек звук игравшей музыки. Это был какой-то рок-н-ролл пятидесятых с сумасшедшими пассажами фортепиано, как у Джерри Ли Льюиса. Звук – чистый и свободный, плыл в холодном куполе магазина, вытесняя всю мышиную суету на улице и все мысли в голове. Звук был воздухом – невидимый и всепроникающий – в нём не существовало слов и в то же время он был как песня, которая поет о всём том, о чем я мечтала, но что не могла выразить.

Эта музыка шла от большого проигрывателя напротив болгарина. Я подошла. Рядом стояла молодая итальянка и смотрела, как крутится пластинка. Она перевела взгляд на меня и сказала, улыбаясь: «Классно, да? Думаю, вернуться и купить». Внезапно мне стало не на шутку страшно, что она сделает это. Я развернулась, подошла к болгарину и спросила: «Сколько?»

Он поднял на меня взгляд: «Русская?»

У него был сильный восточноевропейский акцент. На мне была белая ушанка из искусственного меха. Я кивнула: «Да».

«Гимнастка?» – снова спросил он. Я снова кивнула.

Он отвел глаза, раздумывая несколько секунд, и затем ответил, что за сотку отдаст проигрыватель, столик под ним и ещё накинет сверху пластинок на мой выбор.

«Две минуты!»

Я выскочила к банкомату через дорогу, чтобы снять деньги, непрерывно улыбаясь во весь рот, как чокнутая, и пробегая под самым носом сигналивших мне машин. Когда я протянула болгарину деньги, я всё ещё продолжала улыбаться – мне очень нравился проигрыватель, и я поверить не могла, что теперь он мой. Болгарин вышел из-за стола, наблюдая за мной, и обнял меня в порыве передавшейся ему радости: «Такая маленькая! Я так и подумал, что гимнастка!»

Болгарин оказался бывшим тренером по плаванию. Откуда-то из задних развалов барахла вышли два коротко стриженных амбала (тоже в спортивных костюмах). Они были похожи на двух его неудавшихся воспитанников-пловцов. Они подхватили проигрыватель вместе со столиком из цельного куска дерева. «Ты на нем еще танцевать будешь», – сказал болгарин и хлопнул по столешнице ладонью, демонстрируя прочность стола. Я покопалась в ящике разных пластинок и выбрала те самые рок-н-роллы, сингл Принца «Кисс» и сборник Билли Холидей – вечером, раздумывая, что именно поставить в первый раз, я выбрала её пластинку, и когда заиграли звуки, села на матрас, прислонившись спиной к стене. Как можно было с такой легкостью петь о разбитом сердце? Внутри меня скреблись какие-то стихи, но им было ещё очень далеко до поверхности.

Я снова была без коврика. Без мешка риса, без витаминов и без проездного. Но я была счастлива.

В ноябре исполнился третий месяц на моей работе номер один. Первый круг ада в череде говно-работ. Еще в сентябре Большая Чешка нашла мне место через мужа одной её сотрудницы – охранника в резиденции мэра. После лета в мэрии начинался активный сезон светских мероприятий и им нужны были подавалки. Я надела самое строгое платье из моего скромного гардероба и отправилась на собеседование. Я шла пешком – полтора часа в каждую сторону – и думала лишь о том, что не могу позволить им отказать мне в работе! Это было одно из трех устрашающих зданий-бегемотов с огромными гранитными колоннами в самом центре Сити, прямо на станции «Банк». Мэрия работала как самая настоящая «контора» (во всех смыслах этого слова) – всё было очень формально, общение только шепотом, металлоискатель на входе, строгая униформа, никаких накрашенных ногтей, макияжа, украшений или пирсинга. Нельзя пользоваться телефоном, нельзя разговаривать друг с другом, нельзя, нельзя, нельзя… Мне выдали чёрный передник с вышитым на груди гербом и галстук в жёлтую и чёрную полосы. В «Меншн Хаус» я впервые научилась завязывать галстук. Мучаясь с узлом, я вспомнила слова одного друга, который научил меня правильно чистить банан – с черенка, не с «носика»: абсолютно всё в жизни учит нас хотя бы одной какой-то вещи.