Мексиканец ждал меня на остановке автобуса. Он был всё так же в тонкой курточке на рубашку. Он погладил мех на моей шубе, как гладят кошку, и мы пошли под ручку в бар. Был сильный ветер, и мы побродили туда-сюда, но так и не могли найти то место, о котором он говорил. Он клялся, что это именно здесь – раньше он снимал комнату в этом районе и хорошо знал округу. И тем не менее мексиканского бара не было. Вместо этого мы оказались на пороге крошечного бара «Прага». Внутри был полумрак и свечи, и мы зашли. За баром стояла симпатичная разговорчивая чешка. Она посмотрела на мой платок и шубу и сказала: «Я сделаю тебе коктейль “Белый Русский”!» Я посмотрела ей в лицо, и мы широко улыбнулись друг другу. Мексиканца задело, что он остался без внимания, и он прервал наш обмен любезностями, потребовав себе «Маргариту»: «Поскольку у вас тут коктейли по национальному признаку, а я, так уж случилось, мексиканец!» – сказал он подчеркнуто громко, словно ожидая, что его слова произведут какой-то бурный эффект.

Мы сели в укромном углу, где стояли большое красное кожаное кресло и маленький пуфик. Я немедля направилась в кресло, оставив пуфик мексиканцу. Он пододвинул его поближе и сел, поджимая свои длинные ноги и пытаясь найти удобное положение. Его коленки торчали вровень его ребрам, словно он сел за руль детского велосипедика. Я упорно игнорировала его красноречивые телодвижения и твердо решила, что буду восседать в кресле. Накануне я была у актрисы. Она выслушала мои рассказы о мексиканце и покачала головой на мою мягкотелость. «Стейк! – сказала она решительно. – Он должен тебе стейк!» Актриса как раз собиралась в ресторан, где планировала повысить свой гемоглобин за счет богатого поклонника.

Наконец мексиканец принял несколько полусползающее с пуфика положение – он оперся спиной о стену, вытянул вперед ноги и стал ныть, что ему неудобно и ужасно болит спина. Я подняла бокал, приглашая его выпить. Мой коктейль имел тот самый приятный обманчивый вкус, когда кажется, что и алкоголя-то там нет. В бар подтянулись люди, которые слились в фон из обрывков разговоров и смеха. Мне нравилось это место, и я вдруг поймала себя на мысли, что здорово было бы здесь работать. И еще, что я хотела бы сейчас быть здесь без мексиканца.

Я посмотрела на него и сказала, что хочу к весне насобирать денег и купить билет в один конец в Мексику. Мне казалось, ему будет приятно знать, что я мечтаю о его стране, но это вызвало у него странный всплеск раздражения. Он сказал, что и сам не прочь, но из-за работы привязан к трем городам мира – Лондон, Париж и Нью-Йорк.

«Штаты я ненавижу всей душой, – сказал мексиканец. Париж ему не пришелся по душе, и в Лондоне он тоже чах. Я застрял в этом тупике-чистилище. Получается, что либо быть никем в чудесной Мексике, либо три ненавистных города на выбор». Он помолчал, выдавил неубедительную улыбку и продолжил: «Ну что, ты разве не хочешь расспросить меня про Мексику? Какие-нибудь ценные советы?»

Я откинулась в кресле: «Конечно, рассказывай!»

На мгновение он растерялся: «Что именно?»

«Что угодно – мне всё пригодится».

Он вздохнул, обвел глазами бар и, вернувшись взглядом ко мне, сказал: «Ты будешь там сильно выделяться – ты, твоя речь, твоя кожа, твоя манера себя держать. От тебя все будут хотеть только одного – секса».

Он говорил таким тоном, как будто у нас начинался скандал. «Сначала тебе будет сносить крышу от того, сколько у тебя там друзей и как все хорошо. Только они окажутся никакие не друзья и им нужен будет только секс!» Он посмотрел мне в глаза, как будто предъявлял обвинение и ждал, что я буду защищаться. Я не шевельнулась. Мне не нравился этот разговор и всё, что он говорил про Мексику. Мне казалось, я дала ему подержать в руках свою мечту, а он замарал её какой-то грязью.

«Только мужики там все страшные и низкорослые, – он ухмыльнулся. – Я в этом смысле нетипичный мексиканец». – Он допил свою «Маргариту» и поставил бокал на столик. Я ничего не сказала и только подумала: какого-то дерьма наговорил.

«Я хочу сесть в кресло», – вдруг сказал он.

«А я?» – Меня озадачило его пожелание.

«А ты мне на руки», – он поднялся с пуфика и встал передо мной, протягивая мне руки, вынуждая меня подняться. Мы устроились вдвоем в одном кресле. Музыку прикрутили погромче. Полумрак и шум голосов отгородил нас от остальных невидимой ширмой. Мы стали целоваться.

«Знаешь, что здесь есть между домами тайный садик?» – мексиканцу пришла в голову какая-то идея. Я покачала головой: нет. «Я покажу». Мы вышли из бара и стали бродить пустыми улицами между домами, где не было ни садика, ни людей. Только лисица, желтая от света фонаря, семенила трусцой чуть поодаль. Я всё пыталась представить, чем закончатся эти шатания, как он увлек меня за рукав в нишу в стене дома, распахнул мою шубу и стал прижиматься. Он был очень возбужден, но я сказала, что домой я его наотрез не поведу. На меня напало какое-то непонятное полное отчуждение. Мне стало абсолютно всё равно. В самом деле, о чем же я плакала неделю? Поцелуи были хороши, но утратили магию. Я сказала ему: «Это был только секс», запахнула шубу и ушла.

Шла последняя неделя перед Рождеством, и ровно перед большими выходными меня уволили. Хуже, чем быть брошенной парнем перед Рождеством – только остаться перед Рождеством без денег и работы! В мэрии строго запрещалось пользоваться телефонами во время смены – в раздевалке везде были развешаны листки, на которых жирным шрифтом было напечатано: за пользование телефоном в рабочее время будут очень строгие дисциплинарные взыскания! Мама очень скучала по мне – я была постоянно занята и почти не общалась. Я избегала разговоров, потому что мне не хотелось отвечать на некоторые вопросы и рассказывать правду о том, как на самом деле обстоят дела. Это увиливание вгоняло меня в стресс – с родителями было по-прежнему сложно и натянуто (хотя я даже думала временами, что я от всего этого как раз свободна), и я только усложняла всё своим нежеланием поговорить начистоту.

Я совсем забыла, что родители собрались уехать на Новый год и в тот день у меня был последний шанс застать их дома. Я засунула телефон в карман передника и решила набрать маму, когда в банкетном зале будут петь «Боже, храни королеву», а наша армия гномов-лакеев будет ждать в коридоре у кухни и тихо шептаться друг с другом. Не уволят же за разговор по телефону в конце концов?! Я отошла за колонну и стала тихо разговаривать, но по ходу нашего с мамой разговора я стала предсказуемо распаляться и говорить всё громче и громче, пока за моей спиной не выросла надзирательница и в полной тишине застывших в ужасе лакеев прозвучал её голос: «Немедленно положи телефон!»

Мне повезло нарваться на самую злостную представительницу тройки – леди Трясохуй. Она ходила чеканным шагом, и обычно её появление было слышно издалека – как цокот копыт сатаны этот шаг наводил жуть на чувствительных детишек. Я сразу поняла – это тот самый мой недобрый час. Джейн уже порядком достали мои танцы в белых перчатках и прочие фривольности. Она смотрела на меня с таким ровным, холодным лицом, как фашист из фильмов про Вторую мировую. С таким же спокойствием она уволила меня прямо там же, на месте, чтоб мой пример стал всем уроком. Я даже не закончила смену до конца. Я сняла фартук, стянула с шеи галстук и ушла.

Я не знала, что мне делать. Я снова была на «жёлтых лейбах» – наклейки, которые лепили на уцененные продукты (те, чей срок годности был на пределе). Полки с жёлтыми лейбами мы с актрисой и так проверяли в магазине первым делом. Мой кухонный шкаф был пуст, как квартира после ремонта. В нём стоял только пакет с рисом. Особенно разителен был контраст со шкафом Большой Чешки, где упаковки макарон и консервные банки постоянно вываливались или торчали в щель дверцы. Я поставила на свои полки несколько пустых коробок, которые подобрала у мусорки: картонку из-под мисо-супа и пустую пачку сухой смеси для оладьев.