– Архиепископ Антоний, в мантии Димитрий, из княжеского рода Абашидзе.

Валерий Витальевич качнул головой, не удивился. Ну вот. Так он и знал.

– А ты знаешь, дед, повезло тебе. Потому что я уже много лет сам хочу увидеть этого монаха. И поклониться ему в ноги. Спас он моего отца. Отец мой служил на линкоре «Святой Пантелеимон», и вот… Однажды прибыл к ним простым корабельным священником этот самый, о котором ты сейчас говорил, архиепископ Димитрий. По собственному желанию он ушёл временно со своей высокой церковной работы, чтобы послужить Черноморскому флоту – на пользу Отечеству. Да‑а… Было дело. Много мне батя про него рассказывал. Говорил, что это человек высокого духа. И он участвовал во всех походах флота. Пользовался среди матросов и офицеров огромным уважением. После прихода в Крым Красной Армии власть приговорила к расстрелу и Абашидзе, и других с этого броненосца, всех, кто не сумел или не захотел покинуть Крым. Должны были расстрелять и моего отца. Но произошло чудо. Сначала – с Абашидзе. Ему, как рассказывают в народе, жизнь сохранил сам Сталин. Отпустили в итоге Абашидзе! А потом случилось уже чудо и для других людей с этого броненосца. Остался жив мой отец, остались живы и те, кого вместе с ним и с Абашидзе намеревались расстрелять. Говорят, архиепископ за них просил своего ученика Джугашвили. В нашей семье почитают Абашидзе.

Он помолчал, раздумывая. Сказал после паузы:

– И теперь, как я понимаю, мне судьба даёт возможность его увидеть… Я помогу вам его увидеть. Вместе и двинемся в путь.

– Так я поэтому к тебе, начальник, и пришёл. Я знал твою историю. Монахиня мне одна рассказывала, что есть такой секретарь партии, отца которого Сталин помиловал по просьбе владыки Димитрия. Вот я и подумал, что ты хранишь в сердце добрую память об этом человеке. И не откажешь в помощи.

– Так и ты, учти, дед, за меня слово замолвишь, чтобы пустили меня к монаху, не посмотрели на мою партийность.

– Товарищ Сталин. Всё подготовлено. Вот документы.

Сталин мельком взглянул на аккуратно разложенные бумаги, хмыкнул. Медленно прошёлся по кабинету, подошёл к окну. Вид открывался величественный. Больше всего Сталин любил смотреть не вниз, не туда, где можно было увидеть здания, людей, землю, а вверх, где сияло на синем небосклоне солнце, или просто слепил белый свет. Вот как сейчас. Сталин курил трубку и думал.

Он думал о том, что хочет обратно в юность, в духовную семинарию, которую когда‑то так ненавидел за её железные порядки и палочную дисциплину, а теперь вспоминает без неприязни и почти с ностальгией.

Он думал о Боге. Да, не исключено, в иных мирах и высотах Кто‑то есть. (Не зря всю жизнь мать об этом твердила. Мечтала видеть сына епископом. Расстраивалась, что сын не пошёл по церковной стезе.) И этот Кто‑то всё видит и слышит. Но об этом, однако, то и дело забывалось. Или Бог прятался от вождя, или сам Сталин прятался, как когда‑то в детстве. «Выходи, выходи, я тебя вижу. – А я тебя не вижу!» Так кричали друг другу дети. И так теперь Сталин кричит Богу в снах. Он, маленький мальчик, бегает с завязанными глазами по закрытому серому двору между высокими глухими стенами и кричит невидимому Богу: «А я Тебя не вижу!» И слышит в ответ: «А Я тебя вижу». И тогда ребёнок поднимает, наконец, голову, и видит синее небо. И на этом сон обрывался. Чтобы через месяц‑два присниться вновь. И вот, это небо, именно небо, оно больше всего напоминало Сталину о Боге.

О том, что Бог есть, маленький Иосиф впервые задумался в раннем детстве, когда оказался при смерти в один из страшных дней очередного буйства пьяного отца. Иосиф помнит, как ввалился отец, зверь‑зверем, в дом. Как кричала мать, когда отец бил её. Не пожалел и сына, кинувшегося под ноги зверю. Сын хотел защитить маму. На голову мальчика обрушились удары, он потерял сознание. Никто не надеялся, что после тяжёлой травмы головы ребёнок останется жить. «Если и выживет, то дурачком будет», – шептались соседки. Но набожная мать Иосифа горячо молилась у постели сына, и однажды упоминаемый в её молитвах Христос пришёл к умирающему ребёнку: «Живи, малыш. Но помни, не то важно, сколько лет проживёт человек на земле, а важно иное…» – «А что же важно?» – подумал мальчик.

На этот вопрос получил он ответ уже наяву, от матери: «Жизнь дана для того, чтобы подготовить душу к встрече с Богом».

Он всё стоял у окна и курил. За спиной было тихо.

– А что у нас там со священниками делается?

– Всё в порядке, товарищ Сталин. Уничтожено уже очень много.

– Да?

Он повернулся и взглянул на секретаря.

– А зачем?

– Э…

– Ну‑ну. Говори.

– Согласно приказу, товарищ Сталин.

– Но зачем?

– Э…

– То‑то. Ладно, не дрейфь. Не расстреляю. Хе.

– Спасибо, товарищ Сталин.

– Ты вот что. Попа хотелось бы услышать. Ну, ты понял, о ком я говорю?

Секретарь молчал. Этого покладистого и простоватого с виду мужика Сталин знал много лет и доверял ему. Верность он ценил. А этот со времён учёбы в духовной семинарии доказал Сталину свою преданность. Сталин помнил, как тот в годы юношеской дружбы говорил ему: «С тобой в огонь и в воду. Ты великий человек, я верю в тебя». «А в кого ты больше веришь, – смеялся Сосо, – в Бога или в меня, твоего товарища?» – «Конечно, в тебя!» – «О. За такой ответ я тебя обязательно возвеличу. Не завтра, конечно. Но придёт, вот увидишь, придёт мой час, когда я стану на очень долго в этой стране тем человеком, от шевеления мизинца которого будет зависеть жизнь каждого живого существа. Веришь?» – «Конечно. Ты – бог! Ты всё можешь!» – «Да. Ты первый, кто это понял, ты увидел во мне того, кто я есть. Я умею ценить преданность. И тебя – не забуду». И будущий вождь засмеялся. И товарищ его тогда так и не уразумел, всерьёз Сосо говорил, или в шутку…

– Итак, – повторил Сталин. – Так что же ты понял, о каком таком попе речь?

– Думаю, что…

– Нет. Меня не интересует, что ты думаешь. Мне нужно знать, понял ты или нет. Ну‑ка… Впрочем, ладно. Организуешь, встречу. Смотри, чтобы никто не пронюхал.

Сталин знал, что его любимца секретаря за глаза именуют Ваней вместо Иванов. Да и сам вождь так мог обратиться к подчинённому. Ваню в свите Сталина побаивались. Ваня был к Сталину ближе, чем даже начальник охраны Карл Паукер. И это вождя устраивало. Зайти в кабинет к Сталину в обход Вани было невозможно. Многие распоряжения Сталин любил отдавать подчинённым именно через своего бывшего сокурсника по семинарии, а теперь его личного секретаря Иванова Егора Павловича.

То, что нынешний секретарь когда‑то был лучшим другом юности и сокурсником вождя, не афишировалось. Имя, фамилию, отчество своему другу Сталин сам придумал, документы – тоже. Ваня отличался молчаливостью и преданностью вождю, его называли тенью Сталина. Семьи у Вани, как и тайных романтических связей, не было. Так ему велела совесть, ну, а совестью заведовал личный бог – Сталин.

Ване разрешено было не так и мало – работа на бога‑вождя и, помимо сна и пищи, возможность отдыхать в загородном доме и ездить в гости. Жил обычно Ваня в одной из комнат Кремля, расположенных недалеко от кабинета Сталина и был под рукой у вождя. Право на поездки в гости к друзьям он не использовал, но мог позволить себе раз в год путешествие. Путешествие это было особой тайной не только Вани, но и Сталина. Ездили они вдвоём или к матери Сталина, или к их общему наставнику по духовной семинарии. Поездки было приказано сохранять в строгой тайне. Особенно от прессы. «Пресса – это путь в историю. А историю нужно строго дозировать», – говорил Сталин.

– А по съезду, кстати, вот что. Хочу, чтобы дети там были.

– Э…

– Знаешь, никто, наверное, не способен меня порою так растрогать, как ты. И как ты думаешь, почему?

– Не знаю, товарищ Сталин.

– Да глупость в твоих глазах, дружище, такая, знаешь ли, непроходимая русская глупость. Мужик русский, он ведь часто глуп. Вот как ты, глуп. Но русский мужик зато хитёр, а ты, к счастью, нет. Скорее бесхитростен. За это и ценю, можно сказать. Признайся, ну что ты подумал, когда я про детей сказал. Только честно.