Лисица выслушала отца Антония и разжала зубы.

Заяц взглянул с благодарностью на священника и удрал.

Отец Антоний погладил лисицу по голове, дал ей яблоко. Лисица скушала яблоко.

Ещё несколько секунд они общались на понятном им обоим языке.

– До завтра! – батюшка помахал ей рукой.

Но Рыжая вдруг насторожилась и прыгнула в сторону кустарника. Там кто‑то мгновенно отозвался громкой бранью, затем раздался треск веток. Из гущи показался незнакомый человек в кожаной куртке. Царапая руки, он стал продираться сквозь колючки дикого шиповника, и, наконец, побежал прочь. Лисица погналась за ним и схватилась зубами за брюки. Потащила к отцу Антонию. Она чуяла особый запах чужака, это был запах смерти. Вот такой же запах исходил от тех, которые убили её лисят.

Она знала точно, что поймала врага, и с этим врагом надо расправиться.

Агапов был уже рядом со священником. На пойманного лисицей человека он не смотрел. И заговорил тоже не о нём.

– Отец Антоний, каюсь, я подглядел ваше свидание с лисой. Честно говоря, думал – истории о кормлении с руки животных существуют лишь в житиях. Но, оказывается, и в наше время случаются чудеса, – сказал Агапов и подошёл под благословение.

Отец Антоний сказал:

– Да, Рыжая – настоящий друг.

Он обратился к лисице:

– Отпусти его. Он ничего плохого нам не сделает. Он уже всё понял.

– А что же он понял? – сказал Агапов и взглянул искоса на человека.

Тот стоял в напряжении, опустив руки. И от того, что он был в напряжении, казалось, что он стоит по команде «смирно» и держит руки по швам. Он смотрел на лисицу. На его бледном, тщательно выбритом, худом лице угадывалось в искривлённых тонких губах выражение досады.

Лисица не хотела смотреть на врага. Ей было достаточно этого запаха.

– Товарищ Меркулов, ты зачем здесь? – сказал Агапов холодно, без выражения, и отвернулся от Меркулова.

Теперь Агапов стоял на широко расставленных ногах, задрав голову к небу, и подставлял щёки под холодную морось. Его лицо выражало удовольствие. Со стороны казалось, что он так поступает нарочно, показывает всем своим видом, что ему нет дела ни до Меркулова, ни до всего остального, что касается этого человека.

Меркулов вздохнул. Но Агапову показалось, что это усмешка.

Агапов взглянул поверх головы Меркулова в глубину лесной чащи и сказал, обращаясь к священнику:

– Из нашего отдела. Мой коллега.

Отец Антоний молчал.

Лисица потёрлась о его ноги и ушла.

– Я при исполнении, – сказал после паузы Меркулов.

В его голосе Агапову теперь почудилось извинение. «Ну и что с того, – подумал он, – трудно доверять таким людям».

– А, вот оно что. Тебе поручили подстраховать меня, – сказал Агапов.

– Так точно.

– Отец Антоний, – голос Агапова стал жёстким. Офицер как будто сердился. – Оказывается, мы с этим товарищем получили одинаковое задание.

– Убить меня, – сказал, наконец, отец Антоний.

Он был спокоен.

– Вы поняли, батюшка.

– Да, понял, – сказал священник.

«На всё воля Божья. Если Господь попускает чему‑то быть, того и не миновать», – подумал он.

– Я хотел предупредить вас об опасности, и поэтому искал встречи с вами, – сказал Агапов так, как будто он оправдывался.

В его голосе слышалась неловкость человека, не успевшего сделать что‑то важное.

Он стал говорить. Он говорил торопливо, и в этой торопливости угадывалось опасение быть прерванным.

– Да и как я могу поднять руку на человека, который уберёг мою семью от развода, – теперь Агапов обращался к Меркулову. Но тот отвернулся. – В конце концов, спас от запоев и депрессии. Открыл мне мир, в котором есть Бог. Меркулов, я хочу, чтобы ты понял, кто такой отец Антоний Монастырский. И что такое его молитва. Что скажешь, а?

Меркулов курил. Его руки дрожали. Его удивляло, что у него, уверенного в себе человека, профессионального разведчика, вдруг дрожат руки. Ему это было в себе неприятно. И ещё больше раздражало, что это могут заметить посторонние. Он взглянул, наконец, на отца Антония и сказал неожиданно для себя то, чего и не хотел вовсе говорить:

– Я, товарищ Монастырский… Я когда увидел вас с этой лисицей… Да что там…Стрелять в человека, которому дикие животные подчиняются, это не моё.

Он замолчал, недовольный этим, вырвавшимся, признанием. С раздражением затоптал папиросу, и тут же, не зная, что делать, закурил новую.

– Ладно‑ладно… – сказал отец Антоний миролюбиво. – Хотел бы вас, друзья мои, позвать на чай, да вам неприятности служебные от того. Поэтому… Ступайте с Богом.

Секретарь, дама средних лет, в строгом деловом костюме, сидела с прямой спиной за рабочим столом. Белая блузка с отложным воротничком, пиджак, прямая юбка ниже колен, аккуратная причёска – всё в её тщательно продуманном облике соответствовало ответственной должности. В кабинете было солнечно, недавно вымытый райкомовской уборщицей пол блестел. Два шкафа, четыре крепких стула с кожаной обшивкой, малиновая ковровая дорожка отличались чистотой и должны были вызывать уважение у каждого входящего.

Секретарь гордилась своей работой, а также тем, что у неё на подоконнике стоят горшки с геранью. Цветы на рабочем месте, по её мнению, располагают к хорошему настроению. Как и чистота. А хорошее настроение – залог удачного дня. Но вот посетители… Они не всегда были ей приятны, особенно в грязной обуви. Её удручало, если на полу оставались пятна. Визитёров секретарь Петрова Елизавета Аркадьевна разделяла на благородных и неблагородных. Последняя категория как раз и вызывала у неё настороженность.

Сегодняшний гость не соответствовал представлениям Елизаветы Аркадьевны о человеческих достоинствах и недостоинствах. Потому что это был священник. Он сидел на стуле, руки он положил на колени, как школьник. Елизавету Аркадьевну поразило, что, оказывается, существуют до сих пор попы, которые не боятся разгуливать по городу (и тем более в помещении райкома партии!) в своём поповском облачении. Она так и доложила шефу – первому секретарю Богдану Сергеевичу Монастырскому:

– В приёмной – поп.

И многозначительно добавила:

– В поповской одежде!

– Скажите ему, что без предварительной записи не принимаю.

– Сказала. Но…

Елизавета Аркадьевна замялась.

– Что?

Она приблизилась вплотную к столу, но вслух говорить раздумала:

– Можно я напишу?

Богдан Сергеевич с интересом посмотрел на секретаршу. Он её знал много лет. Доверял как себе. Такое поведение было не привычно для опытной партийной работницы. Он молча ожидал, пока она писала карандашом на отрывном листе календаря: «Поп сказал, что он ваш родственник!!!» Три восклицательных знака показывали, какие сильные чувства пережила партийная дама от такой новости.

Богдан Сергеевич вырвал из календаря лист с восклицательными знаками, разорвал:

– Сожгите.

– Поняла, Богдан Сергеевич, – секретарь сжала в кулаке бумажки, закивала, и стали ещё лучше видны её красивые, тщательно выложенные вокруг головы косы.

– А ему велите уйти. Скажите, он ошибся.

– Конечно! – в голосе Елизаветы Аркадьевны звучало облегчение.

Она радовалась, что не придётся передавать тем людям, которым она обязана была доносить на Монастырского, такие неприятные вещи. Нет, она, конечно, поставит в известность «их» о визите попа, но и что из того. Мало ли кто обивает пороги высоких приёмных. Главное, встречи с Монастырским у попа не состоялось.

Но она ошиблась. Через минуту поп без приглашения вошёл в кабинет первого секретаря. Елизавета Аркадьевна хотела было встать на его пути, сделать строгую гримасу, заговорить железным голосом … Она считала, что у неё – талант вызывать у неугодных посетителей замешательство. Но сейчас она испытала такое сильное удивление, что сама пришла в замешательство. Она увидела, что этот человек действительно внешне похож на её начальника – Монастырского Богдана Сергеевича. Она в недоумении переводила взгляд с одного на другого. Высокий лоб, благородные черты лица, выразительные красивые глаза, широкие кустистые брови… Яркая внешность. Неужели и правда родственник? Старший брат?! И это повергло секретаря в такой ужас, что она молча ушла.