— Хорошо. А теперь отдавай мне ключи, бери дочь, собирайте вещи, и чтобы к завтрашнему вечеру вас в этом доме не было.

— И… все? — в голосе мужчины слышалось недоверие и едва ощутимая надежда.

— И все, — мрачно подтвердила я, массируя висок пальцами. — С супругой попрощаешься?

Я не знала, что конкретно полагается в этом мире за убийство с попыткой присвоения чужого жилья, но, опираясь на скромные знания о средневековье своего мира, могла предположить, что точно ничего хорошего. Отец Ольхи, видимо, знал.

Он подошел к своей супруге, бледной, изгрызшей губы в кровь, немигающим взглядом следящей за его движениями. Медленно снял со своего пояса нож, взяв его в правую руку. Также медленно завел левую руку за голову жены, снимая с нее пышный чепец и являя на свет лучин густые черные локоны. Сверкнула в неверном свете сталь, и вся буйная грива, что скрывалась под головным убором женщины, осела на пол, в два движения намотанная на кулак и грубо обрубленная прямо у затылка.

Я, завороженная, не смела сказать и слова, глядя на этот ритуал.

Стоявшая до этого момента без единого звука Зара порывисто всхлипнула, но смолчала. Только из глаз полились крупные, горючие слезы.

— Он был сыном моего младшего брата. Я клялся сберечь его детей. И не смог. Ты сделала меня клятвопреступником. Пролила мою кровь. Втянула в это мою дочь. У меня нет больше жены и не было никогда. Я не знаю тебя, — в его голосе не было злости или гнева, только бесконечная печаль.

Посеревший лицом «вдовец» снял с пояса своей не-жены кольцо с ключами и, положив его на стол поверх написанной им дарственной, отошел к дочери, что усадил перед письмом на лавку.

Забрав со стола связку и документ, я кивнула Альвину, и мы ушли, выводя подстриженную пленницу наружу.

При виде нашей процессии все, кто так или иначе остался на улице, занимаясь «делами» (наверное, никогда еще так тщательно и в едином порыве никто не чистил дорогу от снега, как происходило сейчас), уставились на нас и Зару, с которой сейчас можно было писать икону матери-мученицы.

Сложив написанный не-мужем документ вчетверо, я задумалась на мгновение, куда мне его деть. Никакой сумки я с собой не брала, справедливо рассудив, что все покупки за меня сможет носить Альвин. Собственно, а почему бы не отдать дарственную на хранение ему?

Переданный документ и ключи мой телохранитель взял без вопросов и спрятал в свою седельную сумку.

Вскочив в седло, я приняла из рук «вот этого господина» Марию, усадила ее перед собой в седле и глянула на стоящих рядом переодетых гарнизонных стражей.

— Благодарю за службу. Дальше моя помощь потребуется?

Капитан отряда отрицательно качнул головой.

— Нет, Ваше Высочество. Ее признания достаточно. Рады служить!

Я, испытывая прилив внезапного раздражения и злости, резко кивнула, натянула на руки перчатки, накинула на голову капюшон и пришпорила коня, благо, что с той стороны, откуда мы сюда приехали, улицы пустовали.

Альвин не мешкая отправил лошадь следом.

До замка мы добрались в тягостном молчании. Мария, притихнув, крепко держалась за седельную луку, вжавшись в меня спиной. Я же думала о том, что все-таки надо приказать послать отряд на поиски бедного мальчишки, нутром чувствуя, что это ничего не даст, а если и даст, то результат меня не обрадует.

Ворота начали открывать при моем приближении, и я еще чуть подогнала коня ударами пяток, чувствуя, как холодный воздух вымораживает мои злость и горечь, пусть и не целиком.

Сделав полтора круга по двору, переводя коня с галопа на рысь, а затем и на шаг¹, я, наконец, остановила животное и, подождав, пока Марие поможет спуститься подошедший к нам конюх, спрыгнула с седла сама, погладив лошадь по шее на прощанье.

На душе было гадко и тоскливо, но где-то внутри тлел уголёк надежды. Я думала о том, что, возможно, смогу в этом мире не только устроить свою тушку в тепле и уюте, реализовав все потаенные мечты, но и сделать что-то полезное. Что-то, чем можно искренне гордиться. И, на мой взгляд, создание нормальных, цивилизованных детских приютов — цель более чем достойная.

Подошедший Альвин протянул мне сложенную вчетверо дарственную и связку ключей, но я забрала у него еще и мешок с подарком для Миры.

— Я могу донести… — начал было он, но я его прервала.

— Можешь, но не понесешь. Доложи барону Эддрику о случившемся, и, если это возможно, все же съездите, поищите мальчишку… или то, что от него могло остаться. Если он погиб, то стоит похоронить его так же, как и сестру.

Альвин коротко поклонился и быстрым шагом скрылся в замке, а я, оглядев двор, взяла Марию за руку, и мы медленно пошли в сторону крыльца.

Девочка прижимала к себе одной рукой мишку и полупустой туесок со сладостями, а я размышляла о том, что этот мир во многом более жесток, чем мой, и что мне нужно быть ему подстать.

«Как выжить тут и не стать чудовищем в собственных глазах?»

В книжках главная героиня должна была обратиться к своему божеству или увидеть прекрасный сон и получить недостающие ей смелость и твердость характера — этакий карт-бланш на всё, что она ранее считала невозможным для себя. И обязательно при этом остаться доброй, милосердной, нежной и далее по списку. Мне же вряд ли удастся провернуть такой фокус — божество не спешит даровать мне утешение и сверхспособности, а во снах таится иногда угроза куда более страшная, чем наяву.

«И почему меня вдруг стал беспокоить собственный моральный облик именно сейчас? Надо быть реалисткой и эгоисткой — никто в этом мире не позаботится о тебе лучше, чем ты сама.»

Закончив на этом мыслительное самокопание, я и не заметила, как мы с Марией уже поднялись по крыльцу замка. Без каких-либо задержек добравшись до моих покоев, сняв по дороге теплые плащи, мы ввалились в комнату и с удивлением обнаружили, что она пуста.

Признаться, я очень привыкла, что к тому моменту, когда я возвращаюсь в комнату, меня уже ожидает верная служанка, которая, не иначе, имеет свою собственную шпионскую сеть в замке, доносящую обо всех моих передвижениях. Потому, не обнаружив ее в комнате, я обескураженно покрутила головой, положила ключи и документ на стол, а упакованный в мешок подарок на пол рядом с ним и, переглянувшись с Марией, пожала плечами. Ну, ладно. Возможно, у нее сейчас какие-то свои дела. У нее же могут быть свои дела?

Я помогла девочке переодеться в домашнее, а сама же, наоборот, избавилась только от перевязи с клинком и сюркотты, оставшись в своем «ездовом» платье. У меня было еще пару часов до вечерней прогулки с Харакашем, и я решила потратить их приятно и полезно — завалилась на застеленный шкурами пол неподалеку от камина и вооружилась вторым томом книги от некоего Мартина из Бейона, что на удивление не занудно, но аж в семи томах, повествовал о событиях, последовавших сразу за Божественной войной.

И аккурат на периоде, предшествующем заложению Андорийского королевства, меня сморил сон.

[1] Здесь речь идет о "вышагивании", которым приводят коня в нормальное состояние, давая его сердцу замедлиться после интенсивной скачки, для последующего выпоя и заведения в денник.

В этот раз на цветочном поле я оказалась не с пустыми руками. В моем сне я сжимала рукоять меча защитника веры и оттого чувствовала себя несколько более уверенной, чем в прошлый раз, готовая к отчаянному противостоянию. Но защищаться было не от чего. Алые и желтые цветы едва колыхались от слабых прикосновений ветра, ничто не собиралось нападать на меня или даже появляться возле меня. Настороженно оглядевшись, я прищурилась, всматриваясь в горизонт: очевидно, долина цветов находилась в какой-то низине, ибо со всех сторон ее окружали горы, достаточно высокие, как я могла судить по белоснежным пикам, вздымающимся вдалеке к безоблачным небесам. Задрав голову, я поняла, что не обманулась в самый первый раз — солнца действительно не было! Свет, мягкий, золотистый, словно бы струился со всего неба одновременно. Я даже могла видеть его переливы в высоте, стоило мне глянуть не прямо над собой, а чуть вбок.