Расширив глаза, он с изумлением уставляется на меня. Его рот по-детски раскрывается.

– А Жанны нет. Для кого мне теперь зарабатывать?

– Последний вопрос, Костя: откуда у нее эта двухкомнатная фатера?

– Досталась от родителей. Ее отец и мать давно умерли. Жанна однажды сказала, что в их роду долго не живут…

И вот тут он принимается рыдать. Откровенно, не стесняясь.

Встаю, подхожу к окну. Минуты через две оборачиваюсь.

– Ну, поехали, отвезу тебя домой.

Выбираемся на улицу.

Пустынный двор, настороженно-недобрый, забитый припаркованными авто, кажется ночным. Стоведерная бочка тьмы и ложечка желтоватого света.

Вывожу «копейку» на оперативный простор и ‒ по озаренным фонарями дорогам ‒ минут за пятнадцать доставляю паренька к его жилищу.

Я будто опять очутился в своем дворе: вокруг такие же безликие черные дома, чьи бетонные стены ограждают обитателей от холода и тьмы. Кажется, что это крепости, в которых одиноко горят амбразуры или бойницы.

Парень вылезает из моей машинешки и скрывается за дверью подъезда.

Какое-то время неподвижно кукую в «копейке», мысленно пережевывая полученную от Кости информацию.

Для чего? Понятия не имею. Должно быть, по привычке.

Зачем Жанна связалась с этим пацаненком? Бабла от него не дождешься – по крайней мере, в том количестве, которое удовлетворит аппетит молодой современной фемины.

Ну, и на кой фиг он ей потребовался?

Любовь-морковь? ‒ в таком случае Жанна, не раздумывая, выскочила бы за милягу Костика замуж, никакие родители не сумели бы помешать. И еще – влюбленной девчонке одно удовольствие прогуляться с кавалером по улице, блаженно пощебетать в кафушке, потискаться в темном зальчике киношки. А она почему-то довольствовалась короткими эротическими занятиями в своей квартире.

Более чем странно.

Впрочем, какое мне дело до убиенной стоматологини и ее желторотого бой-френда!

Берусь за баранку и отправляюсь ловить жаждущих прокатиться быстро, с комфортом и задешево.

Минут двадцать пять-тридцать напрасно кружу по опустелому городу, в котором все молодое и жизнелюбивое сосредоточилось в общепитах и вокруг сверкающих новогодних елок.

Наконец замечаю поднятую руку, подъезжаю, останавливаюсь. В кабину залезают парень с девчонкой, и я везу их в спальный район, на юго-западную окраину, где, как выясняется из их болтовни, ждут приятели на грандиозную пьянку. И грустно думаю о том, что Костик никогда не повезет свою Жанну к знакомым или друзьям.

Ребячливая парочка выпархивает из «копейки», – и тут же трезвонит моя мобила, точно ждала своего часа.

– Ваше пернатое высокоблагородие! – раздается басок Акулыча. – Еще разок проздравляю с наступившим на нас праздничком! У меня такой к тебе вопросец. Не собираешься убивца своей соседки искать?

– С чего вдруг?

– Правильный ответ. И впрямь, зачем лезь на рожон? Пущай доблестные опера сами разбираются, им за енто бабло платют.

– Ты что, подначиваешь меня, Акулыч?

– Куда уж мне подначками заниматься, такое тока пацану впору. Просто покумекал на досуге: Королек – малый не хилый и вроде как оклемался после общения с ребятами Француза. За компом ему скучно, бомбилой шабашить – противозаконно. И вообще – не думает же он оставаться бомбилой навечно? Не для того, по моему скромному разумению, мама-папа его рожали. Нет, не для того. А отседова следует, что надобно Корольку встряхнуться, крылышки свои расправить, да и заняться делом, для которого создан. Шо, неправильно мыслю?

– Хитрец ты, Акулыч. Нет, хватит с меня расследований. Преступников-то я находил, только в результате сына потерял. Да и сам едва живой. Но это так, к слову.

– Не могу тебя неволить, птаха. Прав таких не имею… Ну, покедова.

Собираюсь вдогонку сказать ему что-то благодарное, соответствующее сентиментальному новогоднему послевкусию, но Акулыч пропадает, оставив меня торчать в «копейке» с мобильником в руке…

* * *

Ночью приснилась Жанна.

Обычно я не обращал на нее внимания и вряд ли бы отличил в толпе, и когда ‒ после ее смерти ‒ пытался вспомнить, возникало перед глазами нечто зыбкое, расплывчатое. А теперь, во сне увидел ясно, отчетливо.

Высокая, метр семьдесят пять, никак не ниже (одного примерно роста с Костиком), волосы распущенные, негустые, блеклые. Лицо малоподвижное, анемичное. Глаза большие, но тусклые, невыразительные. Подобные девахи частенько попадаются на страницах модных журналов. Я не соврал жене, эта барышня мне не нравилась. Совсем. Ничуточки. А Костик бесконечно любил ее. И жаждал жениться.

Во сне она была в светло-сером плаще, перехваченном узким поясом, в желтовато-коричневых полусапожках на высоких каблучках.

Она говорила, и я понимал ее слова. И спрашивал. А она отвечала.

А утром не в силах вспомнить ни единого слова. Лишь понимаю: Жанна не зря явилась мне. Возможно, она ‒ некий знак, поданный судьбой.

* * *

Утро второго января мрачное и грустное. Народ отпраздновался, запасы пиршественной снеди исчерпались, представители сильного пола с немалым усилием опохмелились и протрезвели. Но новогодний угар еще не полностью выветрился из голов, и граждане желают продолжения банкета.

А в холодильнике морга лежит тело задушенной женщины, которой уже безразлично хлопотливое земное бытие. Заботы у нее теперь совсем иные, не связанные с нашим бренным миром.

Может, так подействовали слова Акулыча, но меня непреодолимо тянет отыскать убийцу Жанны. Зачем? Какая лично мне от этого польза?

К стыду своему должен откровенно признаться: искать преступников ‒ единственное, на что я действительно способен. Вечная игрушка седеющего пацана по прозвищу Королек.

Не раз эта игрушка едва не стоила мне жизни. Ну и ладно, скопычусь ‒ невелика потеря для прогрессивного человечества. В конце концов, Королек не зря ошивался в этом благословенном городишке: благодаря его стараниям некоторое число злодеев попало в казенный дом, кое-кто вообще исчез среди живых.

Но из-за моих детективных забав погиб Илюшка. Моя вина. Страшная, неизбывная вина. Неужто Анна станет следующей жертвой моей ненасытной любознательности?! Упаси господь!

Когда бросил курить, первое время прямо-таки наизнанку выворачивало, так хотелось затянуться. Но не поддался. Перетерпел. А здесь – не выходит. Не получается.

После смерти Илюшки дал себе зарок: «Отныне прекращаю изображать из себя Пинкертона». И не выдержал. Сломался. Снова взялся за старое. Это ‒ как наркотик, нет никаких сил оторваться. И теперь только смиренно молю Бога: «Я не слишком дорожу своей шкурой и готов хоть сейчас покинуть эту бесподобную, обалденную землю. Прошу только одного: чтобы из-за меня не пострадала Анна! Там, в космосе, я буду счастлив оттого, что она жива. Даже если распадусь на элементарные частицы. Каждая такая неразличимая глазом крохотулька будет носиться среди звездных туманностей и радоваться тому, что Анна жива!»

Покраснев, осведомляюсь у жены, как она отнесется к тому, что я начну расследование?

– Ты будешь от этого счастлив?

– Не знаю… Скорее да, чем нет.

– Тогда буду счастлива и я.

– Учти, я не получу ни копейки.

– И не надо. Для меня важнее спокойствие твое души. Действуй, милый мой мальчик. Вперед, и только вперед!

Ласково смеется, нежно треплет меня по щеке.

Припадаю к ее губам. Целую долго и ненасытно. Не сговариваясь, идем в спальню. И все пропадает, остаемся только мы двое: я и Анна, муж и жена, мужчина и женщина, не ведающие стыда Адам и Ева, погруженные по пояс в первозданную росистую траву Эдема…

* * *

Автор