Иш-Чель закрыла глаза и отдалась нерешительной ласке. Она первая устала ждать и, страшась сделать что-то не так, поняла, что уж лучше делать, потому что ожидание пугало её ещё больше, и было до невозможности томительным. Женщина повернулась к мужу лицом, накрыла его руки своими.

Тут же Амантлан попытался разжать их, освободиться и изумился, получив стойкое сопротивление в ответ, а затем ещё более решительные действия – женщина настойчиво потянула руки вверх, к груди. Не отнимая ладоней, ощутила, что дрожит не только она. Дрожь била и Амантлана, он огромным усилием воли пытался успокоиться, но тело уже отказывалось повиноваться усилиям разума.

Робко Иш-Чель наклонила голову ему на грудь, обдавая ароматом шелковистых волос. Она чувствовала, что они оба испуганы своей смелостью. Но лавина чувств вырвалась из долгого заточения и стремительно неслась, увлекая их и оглушая, не оставляя дороги назад.

Амантлан прижался к её волосам, покрывая их поцелуями, откинул их, и ощутил под своими жаркими губами шелковистую кожу шеи, по-прежнему боясь ошибиться; но женщина сама повернулась к нему и обвила тонкими руками. Она была уверена в себе и боялась, что он не поймёт, не почувствует её жажды, и они вновь возвратятся к старому.

Потом Иш-Чель подняла лицо и смело встретила вопрошающий взгляд. Амантлан, из последних сил сдерживая себя, удивлялся, как он ещё дышит. Он смотрел на любимую женщину, пытаясь отыскать на её лице так ненавистную ему покорность судьбе, но видел только безграничную любовь в нежном и призывном взгляде.

Стараясь запомнить, каким это прекрасное лицо может быть в минуты страсти, мужчина легко читал в её глазах, что именно он – единственный и желанный. И тогда, продолжая не верить в своё счастье, осипшим от напряжения голосом, спросил, осторожно приподняв за подбородок голову ещё выше, чтобы каждая чёрточка дорогого лица была освещена лунным светом:

– Иш-Чель… – он впервые назвал её по имени, – Ты делаешь это по доброй воле?.. Не лги себе… Только всю без остатка я смогу тебя принять… Не мучь меня, женщина, ещё всё можно остановить…

Руки Иш-Чель взяли его лицо, словно чашу, и ласково притянули к своим открывающимся навстречу губам. Амантлану показалось, что сердце остановилось, а их обоих окутала мгла. Свершилась мечта.

Вот он легко коснулся полураскрытых, слегка дрожащих губ, оставляя Иш-Чель последнюю возможность оттолкнуть, увернуться от того ошеломляющего натиска, который он обрушил через мгновение на неё. Губы его были сильными и властными, а поцелуй поначалу напоминал штурм городской стены. Казалось, он боялся быть отвергнутым, и потому стремился захватить противницу, лишить её всякой возможности сопротивляться. Но сопротивления не было, губы женщины, сладкие и нежные, послушно подчинились и стали отвечать взаимностью на любое движение. Её язычок быстро обежал контур его губ, задержавших свой натиск, чем ещё больше взвинтил огонь желания. Амантлан пил и пил её поцелуй, но голод не покидал его. Им обоим уже было мало тех горячих объятий из сплетённых тел и сомкнутых рук, когда он осторожно отстранил от себя едва дышавшую женщину.

– Подожди, Иш-Чель…

– Нет, Амантлан, не смей меня бросать! – слабо запротестовала женщина, испуганно смотря на него горящими глазами.

Он ласково улыбнулся, удивляясь и не веря своим ушам:

– Как ты могла подумать такое, мы же только нашли друг друга…

Иш-Чель ещё крепче прижалась к нему, сцепив руки у него за спиной. Её губы покрыли мощную грудь лёгкими поцелуями, которые ожогами горели, призывая его к более решительным действиям.

– Иш-Чель, звезда моя, любовь моя! Остановись… Мы не можем здесь…

– Почему?.. – она опустилась на землю и притянула его за набедренную повязку.

– Пойдём в дом… – пытался он остановить её, но, увлёкшись погоней за нежными губами, опустился рядом.

Она плавно освобождалась от одежд, её лукавый смешок был правдивым ответом:

– А у тебя хватит сил дойти туда, любимый?..

– Иш-Чель… – уже не задумываясь, он сбросил набедренную повязку, не переставая любоваться её наготой, серебристой в лунном свете.

Женщина с ласковой улыбкой прошептала несколько раз: "Любимый…", сопровождая слова смелой лаской рук, отчего Амантлан замер, боясь вздохнуть, а Иш-Чель уже нельзя было остановить. Её руки, как бабочки, едва ощутимыми движениями касались тела, высвобождая в нем неистощимую любовь, стремление не разочаровать. Только он пришёл в себя от неожиданной атаки, приникая к теперь узнанным губам, как уже мягко вынудил её лечь на сброшенную одежду.

Время для них остановилось. Амантлан любил, как и воевал – стремительно и решительно, но вместе с тем окутывал женщину покрывалом из своих поцелуев, а там, где не было его губ, были волшебные руки. Сильные, будоражащие, обжигающие. Вместе они представляли сплетение двух стройных тел, одетых в мерцающий лунный свет, движущихся в древнем любовном ритме, слышащих и чувствующих только друг друга, когда хватает одних прикосновенийи всё понятно без слов.

Но Амантлан продолжал шептать Иш-Чель о своей любви и её красоте… Казалось, он стремился решительным натиском завоевать любимую женщину всю, без остатка, и использовал для этого все средства, боясь, что сегодняшняя ночь может быть единственной, случайной.

Чувство ненадёжности и хрупкости их возникших отношений пугали Иш-Чель, и она также стремилась в эти минуты внезапной близости ошеломить и завоевать этого удивительного мужичину. Женщина в ней отдавала себя всю без остатка, дарила мужчине больше, чем он просил. Страсть бушевала в их крови, заглушая остальные чувства. Они сливались в единое целое, как только восстанавливалось дыхание и сердце начиналось биться равномернее.

Когда утренняя свежесть прохладой дала знать о себе их разгорячённым телам, Амантлан лёгким поцелуем коснулся кончика её носа, заставив Иш-Чель приподнять отяжелевшие веки.

– Думаю, что теперь мы дойдём…

Она же ответила ему улыбкой счастливой женщины.

Прошло четыре месяца. Семья Амантлана провела это время в своём поместье. Мирная жизнь понравилась военачальнику, чему он и сам несказанно удивился. И не только общение с женой, их разговоры о майя, занимали его, нет – вместе с сыном изучал религию своего народа, пытаясь найти ответ на единственный вопрос – можно ли жить без войны? Гонец от Тлакаелеля разрушил течение жизни, и семья отправилась в Теночтитлан. По приезду Амантлан пошёл на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель остановилась в пригородном доме, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.

Совет представляли все сословия государства. Первыми выступил жрец Уицилопочтли:

– Граждане Анауака были послушными детьми Уицилопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад, нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ею обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уицилопочтли, помогал нам добывать и славу, и земли. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду много говорить о том, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушатся на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!

– Как же такое случилось? – поднялся Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на своё место.

Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока.

– Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в домах, забывая о своей избранности богом войны Уицилопочтли! Наша избранность – это наш долг, поклонение богу войны Уицилопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о долге – давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты – никто не заботиться о жертвоприношениях!